Фриц Лейбер

ВЕДРО ВОЗДУХА

A PAIL OF AIR

Папа попросил меня принести снаружи еще одно ведро воздуха. Я уже почти наполнил его, зачерпывая воздух лопаткой и чувствуя, как он высасывает тепло из моих пальцев, как вдруг увидел видение.

Вначале я подумал, что это молодая женщина. Да, с пятого этажа дома напротив, этажа, который находился чуть выше уровня белого покрова из замерзшего воздуха и под которым погребены остальные четыре, среди полного мрака и безмолвия на меня смотрело сияющее прекрасное лицо молодой леди. До этого момента я никогда прежде не видел живой молодой женщины, разве что в старых журналах - ведь Сис совсем еще ребенок, а Мама такая больная и несчастная, - и так испугался, что даже уронил ведро. Да и кто бы не испугался на моем месте, ведь я прекрасно знал, что все люди на Земле умерли и остались одни мы: Папа, Мама, Сис и я.

К тому же я совсем не считаю, что вместо испуга должен был испытать удивление. Всех нас время от времени посещают галлюцинации. Мама видит что-то очень плохое, если судить по тому, как она, уставясь безумными глазами в пустоту, кричит, кричит, а затем наспех одевается, выскакивает наружу и бродит вокруг Гнезда. Папа говорит, что это в порядке вещей и нечто подобное иногда может случаться со всеми нами.

Когда я поднял ведро и снова набрался духу посмотреть в окно, я отчасти понял состояние Мамы в такие моменты, ибо то, что я увидел, было вовсе не молодой женщиной, а просто светом - крошечным пятнышком света, которое, крадучись, медленно передвигалось от окна к окну. Казалось, с неба на лишенную покровительства Солнца Землю упала одна из этих ужасных маленьких звезд - спустилась, чтобы разузнать, почему Земля ушла от Солнца, а может, и для того, чтобы выследить кого-нибудь, замучить или запугать до смерти.

По правде говоря, от одной этой мысли у меня мурашки по спине забегали. Я стоял и трясся. Ноги совсем одеревенели, а стекло шлема от сильного холода стало матовым, так что я не смог бы увидеть этот свет, даже если бы он вышел из дома и набросился на меня. Потом я все же сообразил вернуться внутрь.

Вскоре я уже привычно наощупь пробирался сквозь три десятка одеял, пледов, прорезиненных простыней, развешанных Папой для того, чтобы замедлить утечку из Гнезда воздуха, и страх потихоньку улетучивался. Я стал различать тиканье часов в Гнезде и понял, что вокруг меня снова воздух, ведь снаружи, в вакууме, не слышно ни одного звука. Но беспокойство и ощущение мурашек на коже осталось, даже когда я пролез сквозь последние одеяла (для лучшего сохранения тепла Папа обшил их алюминиевой фольгой) в вошел в Гнездо.

А теперь давайте я расскажу вам о Гнезде. Это просто тесная, с низким потолком комната, где находимся мы и наши вещи. Пол устлан толстыми ворсистыми пледами. Три из четырех сторон - это одеяла: из одеял сконструирована и крыша, которой Папа, когда встает, касается макушкой. Он говорит, что все это расположено внутри гораздо большей комнаты, но я никогда не видел ни настоящих стен, ни потолка.

Вплотную к одной стене примыкает множество полок с инструментами, книгами и другими вещами, на самой верхней из них выстроился целый ряд часов. Папа очень боится, чтобы часы не остановились, ведь для ориентировки у нас нет ни солнца, ни луны.

Четвертая стена тоже состоит из одеял, но в ней есть камин, в котором всегда горит огонь. Он не дает замерзнуть, однако это не единственное его предназначение., Кго-то из нас постоянно должен следить за тем, чтобы огонь не угас, и несколько будильников, стоящих среди обыкновенных часов на полке, помогают в этих дежурствах. Когда-то, в самом начале, Папу сменяла только Мама, но теперь, когда это стало ей не под силу, я да и Сис тоже можем посидеть, посмотреть за огнем.

Однако главный хранитель огня, конечно же, Папа. Я так его себе всегда и представляю: высокий мужчина, сидящий, скрестив ноги, у камина и с суровым беспокойством глядящий на огонь. В отблесках огня покрытое морщинами лицо кажется золотым; время от времени он берет из большой, находящейся рядом груды один уголек и осторожно подкладывает в камин. Папа рассказал, что когда-то, очень давно, и в самом деле существовали специальные хранительницы огня - весталки, как он называл их, - хотя тогда и воздух был незамерзшим, и солнце было, и в огне, в общем-то, не так остро нуждались.

Сейчас он сидел именно в такой позе, но тут же встал и взял у меня ведро, накричав за то, что я застрял там надолго (заиндевевший шлем он разглядел моментально). Затем подви-лась со своего места Мама. Она всегда старается найти какой-то выход своим переживаниям - так поясняет это Папа. Но он довольно быстро заставил ее замолчать. Сис тоже немного поорала в унисон с мамой и умолкла.

Прежде чем взяться за ведро, Папа обмотал руку тряпками. Здесь, внутри Гнезда, по-настоящему чувствовался исходящий от ведра холод. Казалось, оно буквально вытягивает тепло из окружающего пространства. Даже языки пламени съежились, когда Папа поставил его возле камина.

И все-таки именно это тускло поблескивающее голубоватое вещество в ведре и поддерживает в нас жизнь. Оно постепенно тает, исчезает из ведра, освежая Гнездо и питая огонь. Одеяла не дают ему улетучиться наружу слишком быстро. Папа запечатал бы Гнездо совсем, но нельзя: здание сильно покорежено землетрясениями, да и дымоход не закроешь. Правда, внутри дымохода, наверху, есть специальные штуковины (Папа называет их замедлителями тяги), которые тоже не позволяют воздуху уходить слишком стремительно. Иногда Папа шутя говорит, что просто не знает, как поддерживать их в рабочем состоянии и вообще сделать так, чтобы они работали.

Папа говорит, что воздух состоит из крохотных молекул, которые, если их ничего не сдерживает, в мгновение ока разлетаются в стороны. Нужно строго следить, чтобы воздух не закончился. Папа постоянно поддерживает большой его запас за первой стеной одеял, где вместе с воздухом хранятся уголь, коробки с продуктами, баночки с витаминами, еще что-то, как, например, ведра со снегом, чтобы, растапливая его, получать воду. За снегом мы должны спускаться на самый нижний этаж (путешествие не из приятных) и добывать его через наружную дверь.

Когда на Земле стало холодно, первой замерзла находившаяся в воздухе вода, образовав снежный покров толщиной около трех метров, а уж затем поверх него выпали кристаллы замерзшего воздуха и получился другой покров преимущественно белого цвета толщиной метров восемнадцать-двадцать.

Разумеется, составные части воздуха замерзали и выпадалк снежными кристаллами в разное время.

Первым замерз углекислый газ. Набирая снег для воды, вы должны быть совершенно уверены, что копаете не слишком высоко и не наберете того и другого вперемешку, поскольку от углекислого газа заснете, и, возможно, навеки, а кроме того, он затушит огонь. Затем выпал водород, который никакой ценности для нас не представляет, хотя и составляет наибольшую часть покрова. Сверху, так, что до него можно легко добраться, находится кислород, который поддерживает в нас жизнь. Он бледно-голубой, и это помогает отличить его от водорода. Кислород замерзает при температуре более низкой, чем у водорода. Потому он и выпал последним.

Папа говорит, что мы живем лучше королей, так хак дышим чистым кислородом, но мы к этому привыкли и не обращаем внимания.

И наконец, на самом верху - покрывало из странного вещества: жидкого гелия.

Все эти газы располагаются в несмешивающихся между собой отдельных пластах. "Как пушистые "котики" ивы", - то и дело со смешком любит повторять Папа.

Меня просто распирало от желания побыстрее рассказать об увиденном. И потому я выпалил все, едва лишь стащив с себя шлем и еще не выбравшись из защитного костюма. Мама сразу занервничала, стала коситься на входные щели-разрезы в одеялах и заламывать руки, пряча, как обычно, кисть с тремя обмороженными пальцами внутри другой, здоровой. Папу это рассердило, и он принялся тут же ее успокаивать, но тем не менее, он знал, что я не дурачусь и не обманываю.

- Так ты, сын, некоторое время наблюдал за этим светом? - спросил он, когда я закончил свой рассказ.

В тот раз я ничего не сказал о лице молодой женщины. Почему-то меня это смущало.

- Я наблюдал за ним достаточно долго. За это время свет миновал пять окон и потом поднялся на следующий этаж.

- А не было это похоже на блуждающий электрический заряд, перетекающую жидкость, сфокусированный растущим кристаллом свет звезд или что-нибудь еще в этом роде?

Он просто высказывал первое, что приходило на ум. Странные вещи случаются в мире, где холодно почти так, как это только возможно: именно тогда, когда вы считаете замерзшее вещество мертвым, оно, быть может, принимает в себя новую, неизвестную жизнь. По направлению к Гнезду, будто принюхивающийся к теплу зверь, ползет мерзкая слизь - жидкий гелий. А однажды, когда я был совсем маленьким, молния (даже Папа не мог представить, откуда она взялась) ударила в шпиль соседнего здания и затем несколько недель, постепенно угасая, блуждала внутри, пока в конце концов не потухла окончательно.

- Ничего похожего на то, что я когда-либо видел, - ответил я.

Он постоял несколько секунд, хмуро обдумывая услышанное, а потом произнес:

- Мы выйдем, и ты мне это покажешь.

Мама подняла вой, что ее оставляют одну, к ней присоединилась и Сис, но Папа быстро их утихомирил. Мы принялись влезать в наши костюмы для выхода наружу - мой уже успел прогреться. Их соорудил Папа. К костюмам полагались шлемы с тройными пластиковыми стеклами, бывшие некогда большими, двухразового использования прозрачными продуктовыми коробками, но по-прежнему сохранявшие тепло и воздух; в них можно было недолгое, но вполне достаточное для наших походов за водой, углем, едой и всем прочим время находиться снаружи.

Мама снова начала стонать и жаловаться:

- Я всегда, знала, что снаружи есть что-то, только и ждущее момента, чтобы добраться до нас. Я предчувствовала это: что-то, каким-то образом связанное с холодом, ненавидит все теплое и хочет разрушить Гнездо. Оно все время следило за нами, а теперь идет сюда. Оно схватит вас, а потом придет к нам. Гарри, не уходи!

Папе оставалось надеть только шлем. Он опустился на колени возле камина, дотянулся рукой до длинного металлического стержня, который проходит через весь дымоход, чтобы отряхивать набившийся туда лед, и хорошенько за этот стержень подергал. Раз в неделю Папа поднимается на крышу проверить, все ли там в порядке. Это самое неприятное путешествие, и мне не разрешается ходить туда самому.

- Сис, - негромко сказал Папа, - последи за огнем. И не забывай про воздух. Если он будет заканчиваться или тебе покажется, что он кипит недостаточно хорошо, сходишь еще за одним ведром. Только береги руки: прежде чем взяться за него, обмотай их тряпками.

Сис оставила Маму наедине с ее страхом и сосредоточенно занялась тем,что ей было ведено. Мама довольно неожиданно затихла, хотя в ее глазах по-прежнему светилось что-то дикое.

Она смотрела не отрываясь, как Папа закрепил свой шлем, поднял ведро и мы оба вышли.

Папа шел первым, за ним, держась за его пояс, я. Удивительное дело - когда я иду один, мне совсем не страшно, но когда впереди Папа, всегда хочется за него ухватиться. Думаю, это привычка, хотя не стану отрицать, что в этот раз я действительно был немного напуган.

Ведь вы только представьте: мы знаем, что снаружи все мертво, и последние голоса, которые Папе удалось поймать по радио, затихли много лет назад; он видел, как умерли последние остававшиеся в округе люди - им не повезло так, как повезло нам, они не были столь хорошо защищены. Поэтому если что-то и передвигалось снаружи, прощупывая все вокруг, то это не могло быть ни людьми, ни чем-то иным, дружелюбно к ним настроенным.

А тут еще это чувство, возникающее каждый раз, когда думаешь о вечной холодной ночи... Папа говорит, что в старые времена существовало нечто похожее на это чувство, но ведь тогда каждое утро вставало Солнце и это ощущение проходило. Приходится верить ему на слово - ведь я помню Солнце только как большую звезду. Это еще до моего рождения потухшая звезда выхватила нас у Солнца и, как утверждает Папа, оттащила уже за орбиту планеты Плутон, увлекая все дальше и дальше.

Мы видим, как она проходит по небу, закрывая собой звезды, а лучше всего ее контуры вычерчиваются на фоне Млечного Пути. Выглядит она довольно большой, по словам Папы, - из-за того, что расстояние между нами меньше, чем даже между планетой Меркурием и Солнцем. Но у нас нет особого желания смотреть на нее, а Папины часы всегда будут идти по солнечному времени.

Я поймал себя на мысли: интересно, а нет ли на потухшей звезде чего-то такого, что нас теперь разыскивает, и если да. то почему оно увлекло за собой Землю? Именно в этот момент мы подошли к месту, где коридор заканчивался, и я вслед за Папой вышел на балкон.

Не знаю, как выглядел город в старые времена, но сейчас он прекрасен. Свет звезд, доходящий до нас, позволяет разглядеть его достаточно хорошо - чернота над нами густо испещрена этими яркими точками, в ровном свете которых видны все окрестности.

(Папа рассказывает, что раньше звезды мигали, но это происходило из-за присутствия воздуха.) Мы находимся холме над мерцающей внизу равниной, разрезанной на аккуратные прямоугольники желобами, которые когда-то были улицами. Иногда я расчерчиваю так картофельное пюре, прежде чем добавить подливки.

Над укрытой пухом равниной громоздится несколько зданий повыше - с округлыми шапками из кристаллов воздуха, похожими на мамин меховой капюшон, только белее. В зданиях видны квадраты окон, подчеркнутые белыми штрихами. Некоторые из этих окон расположены косо из-за того, что многие здания сильно искорежили землетрясения, происшедшие, когда Землю увлекла потухшая звезда.

Отовсюду свисают сосульки: одни - из воды, замерзшей в первые дни похолодания, другие - из замерзшего воздуха, который, тая на крышах, капал и замерзал вновь. Порою свет какой-нибудь звезды, отражаясь от одной из сосулек, становится таким ярким, что кажется, будто звезда падает на город. Именно это, среди прочего, и имел в виду Папа, когда я сказал о пятне света, хотя я и сам поначалу подумал так же, пока не убедился, что это не так.

Он слегка наклонился ко мне (наши шлемы соприкоснулись - так легче разговаривать) и попросил показать ему те окна. Но сейчас ни в них, ни где-либо еще света не было. К моему удивлению, Папа не стал ругаться и говорить, что у меня были галлюцинации. Наполнив ведро, он еще раз спокойно осмотрелся вокруг, но как только мы зашли внутрь, вдруг быстро вернулся, словно пытаясь врасплох застигнуть то, что могло за нами подглядывать.

Я испытывал точно такое же чувство. Отныне спокойная жизнь для нас кончилась: снаружи было нечто, что пряталось, следило, выжидало и готовилось.

Уже внутри, снова коснувшись моего шлема, он сказал:

- Если опять увидишь что-то подобное, сын, не говори остальным. Твоя Мама немного нервничает последнее время, и мы, как только можем, должны внушать ей чувство уверенности и убеждать, что нам ничто не грозит. Однажды - это случилось, когда только родилась твоя сестра, - я уже был готов сдаться и умереть, но твоя Мать удержала меня. В другой раз, когда я заболел, она одна следила за огнем целую неделю. Ухаживала за мной да еще заботилась о вас.

Помнишь игру, в которую мы иногда играем, сидя по углам Гнезда и перебрасывая друг другу мячик? Мужество - как этот мячик, сын. Один человек может держать его у себя лишь некоторое время, а затем должен перебросить кому-то другому. Когда бросают тебе - ты должен поймать его и удержать. Если же ты устал быть смелым, остается только надеяться, что его бросят не тебе.

От этих слов и от того, как он со мной говорил, я почувствовал себя взрослым и сильным. Но это не помогло избавиться от засевшего глубоко в памяти видения. Наверное, из-за того, что Папа воспринял все слишком серьезно.

Все же такие мысли скрывать тяжело. Когда мы вернулись в Гнездо и сняли защитные костюмы, Папа громко рассмеялся и стал подшучивать надо мной и моим воображением. Но все его старания пропали даром. Маму и Сис он переубедил не больше, чем меня. Какое-то время казалось, что все мы теряем из рук этот мячик-мужество. Нужно было что-то предпринять, и еще точно не зная, что собираюсь сказать, я услышал, как прошу Папу рассказать нам о старых днях и о том, как все это случилось.

Иногда он соглашался, и нам с Сис действительно нравилось его слушать. Кроме того, он меня понял. В одно мгновение мы устроились рядышком у камина, Мама придвинула к огню несколько коробок с продуктами для ужина, чтобы оттаяли, и Папа начал рассказывать. Однако прежде я заметил, как он, будто ненароком, взял с полки молоток и положил возле себя.

Это был тот же рассказ, что и всегда. Думаю, я и среди сна смог бы легко пересказать его, хотя Папа постоянно добавлял одну-две новые подробности.

Он говорил нам, что когда-то Земля вращалась вокруг Солнца, такого надежного и теплого, а люди на Земле делали деньги и оружие, приятно проводили время, стремились достичь власти, поступали друг с другом то хорошо, то плохо. Как вдруг, совершенно неожиданно, из космоса явилась эта коварная мертвая звезда, это сгоревшее солнце, и все пошло наперекосяк.

Знаете, даже трудно представить, что чувствовали тогда эти люди. Это труднее, чем представить, что когда-то их было много-много - целые массы. Вот они готовятся к ужасной войне, которую сами же и придумали. И дабы избавиться от этой изматывающей нервы неясности, хотят, чтобы она побыстрее началась, или, в крайнем случае, чтобы с ней было покончено. Как будто все не должны держаться друг за друга и соединить вместе свои частички тепла просто для того, чтобы выжить. И как они могли надеяться увернуться от опасности? Это все равно, как если бы мы надеялись, что на Земле потеплеет.

Я думаю, Папа иногда преувеличивает, изображая все в чересчур уж сером свете. Время от времени он злится на нас, возможно, злился и на остальных людей. И все же кое-что из того, что я прочитал в старых журналах, кажется мне довольно диким. Наверное, он все-таки прав.

Потухшая звезда, продолжал свой рассказ Папа, стремительно приближалась, так что времени на подготовку было мало. Поначалу люди пытались сохранить это в тайне от большинства, но затем начались землетрясения, наводнения - представляете, целые океаны незамерзшей воды! - да и, кроме того, каждый, кто посмотрел бы на небо, мог уже заметить, что в ясную ночь что-то закрывает звезды, и правда вышла наружу. Сперва они ошиблись, думая, что эта звезда столкнется с Солнцем, затем предположили, что она столкнется с Землей. Возникла даже паника - люди старались добраться до места, которое называлось Китай, поскольку думали, что звезда ударит с другой стороны. И не с тем, чтобы спастись - это все равно бы не помогло, просто они совсем обезумели от страха. Однако потом люди обнаружили, что Землю она не заденет, хотя и пройдет очень близко.

Большая часть планет находилась по другую сторону от Солнца, и их все это не касалось. На некоторое время между Солнцем и пришельцем завязалась борьба: они тащили Землю в разные стороны по замысловатой кривой, как две собаки, которые не могут поделить кость (так описал это Папа сегодня), но пришелец в конце концов выиграл и унес нас с собой. Солнцу же достался утешительный приз: в последнюю минуту ему удалось отхватить себе Луну.

Потом наступил период чудовищных землетрясений и наводнений - в двадцать раз более сильных, чем когда-либо прежде. Это было время Броска Вниз, как называет его Папа, - когда, выходя на более близкую к потухшей звезде орбиту, Земля увеличила свою скорость.

Я спросил Папу, а не дергала ли на себя Земля звезду, как, например, дергает меня, ухватив за воротник, он, когда я сижу слишком близко от огня. Но Папа ответил, что нет, потому что гравитация действует по-другому. Это было что-то вроде рывка, но никто его не почувствовал. "Наверное, так, будто тебя толкают во время сна", - подумал я.

Так как потухшая звезда летела в космосе быстрее Солнца и в противоположном от него направлении, то, чтобы увлечь за собой нашу планету, ей нужно было заставить нас двигаться быстрее.

Бросок Вниз продолжался недолго и закончился, как только определилась новая орбита, по которой Земля вращалась вокруг потухшей звезды. Но пока он длился, происходили ужасные землетрясения и наводнения, в двадцать раз сильнее, чем когда-либо раньше. Папа говорит, что рушились скалы, дома, расплескивались океаны; болота и песчаные пустыни вздыбились, нахлынули на окружавшие их территории и погребли под собой. Воздушный слой, который все еще окутывал планету, местами становился настолько тонким, что люди теряли сознание и брякались на землю, а кроме того, начались пришедшие с Броском Вниз землетрясения, и они падали и не могли подняться, переломав себе кости или разбив голову.

Мы часто спрашиваем Папу о том, как вели себя люди: были они напуганы или сохраняли мужество, сходили с ума или были просто оглушены происшедшим, или же все вместе. Но он всегда как-то недоверчиво относился к этому вопросу, вот и сегодня тоже: сказал, что большую часть времени был слишком занят, чтобы обращать на это внимание.

Дело в том, что Папа вместе с несколькими своими друзьями-учеными частично смог рассчитать, что должно произойти: они знали, что звезда увлечет нас с собой, что воздух замерзнет, и работали, как сумасшедшие, чтобы обустроить помещение с непроницаемо-закупоренными стенами и дверьми, теплоизоляцией, большим запасом продуктов, горючего, воды и сжиженного воздуха. Но это помещение было полностью разрушено во время одного из последних землетрясений, погибли и все Папины друзья. Надо было начинать все заново, наспех, используя то, что попадет под руку: он должен был соорудить Гнездо.

Пожалуй, Папа говорит правду, утверждая, что у него не было времени следить за тем, как ведут себя другие,- и тогда, и после, когда наступил Великий Холод. А наступил он очень быстро, потому что потухшая звезда стремительно уволакивала нас все дальше, а также потому, что из-за этой войны по перетягиванию нас то на одну, то на другую сторону и из-за всех последовавших за этим событий вращение Земли замедлилось и ночи стали длиннее.

И все-таки я получил представление о случившемся, глядя на замерзших людей. Несколько из них находились в других комнатах нашего здания, другие скопились возле печек в подвалах, куда мы ходим за углем.

В одной из комнат на стуле сидит окоченевший старик с наложенными на руку и ногу шинами. В другой на кровати, свернувшись калачиком, лежат мужчина и женщина. Из-под одеял чуть видны их головы - одна возле другой. А еще в одной - укутанная в бесчисленное количество пледов и шалей, сидит красивая молодая леди, с надеждой глядя в направлении двери, будто ожидая кого-то, кто так и не вернулся с теплом и едой. Конечно, они неподвижны и холодны, как статуи, но выглядят просто как живые.

Однажды, посветив фонариком, их мельком показал мне Папа - тогда еще был изрядный запас батареек и он мог позволить себе потратить немного электроэнергии. Я сильно перепугался, и у меня учащенно забилось сердце, особенно при виде девушки.

Сейчас, когда Папа в который раз рассказывает эту историю, стараясь развеять наш страх, вызванный иным происшествием, я снова вспомнил о замерзших людях. Внезапно мне пришла в голову мысль, от которой я испугался так, как не пугался никогда еще в жизни. Я вдруг вспомнил лицо, увиденное, как показалось, в окне. Пытаясь утаить это от других, я сам начисто забыл о нем.

А что, спросил я себя, если замерзшие люди снова оживают? Что, если они как жидкий гелий, в который вдохнули новую жизнь, и он пополз в сторону тепла в то время, как вы уже полностью уверены, что эти молекулы должны были замерзнуть навсегда? Или как электричество, которое движется, не останавливаясь, когда вокруг почти так же холодно, как теперь? Что, если все усиливающийся холод, когда температура, медленно-медленно понижаясь, сползает до отметки абсолютного нуля, непостижимым и таинственным образом пробудил в замерзших людях жизнь, но не теплокровную, а какую-то ледяную и ужасную?

Это было бы даже страшнее, чем если бы что-то с потухшей звезды спустилось сюда в поисках нас.

А может, подумал я, и то и другое верно? Нечто приходит с потухшей звезды и заставляет замерзших людей двигаться, используя их в качестве исполнителей своей воли? Этим можно было бы объяснить сразу две вещи, виденные мною: прекрасная молодая женщина и движущееся, похожее на звезду, пятно света. Замерзшие люди и затаившийся в их немигающих глазах разум с потухшей звезды, крадучись, бесшумно появляются отовсюду, неотвратимо приближаются, влекомые исходящим из Гнезда теплом, возможно, жаждая его, но скорее всего ненавидя и желая, загасив наш огонь, покончить с ним навсегда.

От этой мысли мне стало по-настоящему не по себе и жутко захотелось поделиться своими опасениями с остальными, но я вспомнил, что сказал Папа, и молча стиснул зубы.

Мы все сидели не шелохнувшись. Даже огонь горел совершенно бесшумно. Были слышны только голос Папы и тиканье часов.

И вдруг, откуда-то из-за одеял, мне почудился едва уловимый шорох. Я весь сжался, по телу пробежала дрожь.

Папа как раз рассказывал о первых годах, проведенных в Гнезде, и дошел до того места, где он обычно ударяется в философствование.

- Поэтому я и спросил себя тогда, - говорил он, - какой смысл растягивать это еще на несколько лет? Зачем продлевать заранее обреченное существование в тяжелой работе, среди холода и одиночества? Человечество погибло. Земля погибла. Зачем же жить, спросил я себя, и внезапно получил ответ на свой вопрос...

Здесь я снова услышал этот шорох, на этот раз уже более громкий - что-то вроде неуверенных, шаркающих и все приближающихся шагов. У меня перехватило дыхание.

- Жизнь всегда была тяжелой работой и борьбой с холодом, - продолжал Папа. - И Земля всегда была одинока в космосе, находясь на расстоянии миллионов километров от ближайшей планеты. И какая разница, сколько еще могло просуществовать человечество, - все равно однажды ночью пришел бы конец. Все это не важно. Важно только то, что жизнь хороша сама по себе. Она чудесна в своей сути, как пушистый мех наощупь, или как лепестки цветов - вы их никогда не видели, но знаете наши цветы изо льда, - или как языки пламени, где не бывает двух одинаковых. Это стоит всего остального. И это так же верно для последнего человека, как и для первого.

И все-таки шаги шаркали ближе и ближе. Мне показалось, что одно из одеял слегка покачнулось. В воображении опять всплыли неотступно преследовавшие меня, внимательно вглядывающиеся замерзшие глаза.

- И я тут же... - вел дальше Папа, но теперь я был окончательно уверен, что и он слышит шаги и намеренно говорит громче, чтобы мы, по возможности, их не слышали, - ...тут же сказал себе, что буду продолжать жить, пусть даже перед нами и целая вечность. У меня будут дети, и я научу их всему, чему смогу. Я усажу их за книги. Буду строить планы на будущее, пытаться расширить и закупорить Гнездо. Я сделаю все, что смогу, чтобы все здесь было в порядке и становилось лучше. Я не разучусь интересоваться даже холодом, мраком и далекими звездами.

В этот самый момент одеяло и в самом деле дернулось и приподнялось. Откуда-то из-за него разливался яркий свет. Папин голос умолк, его взгляд устремился ко все расширявшемуся проходу, а рука нащупывала и наконец крепко ухватила рукоятку лежавшего рядом молотка.

В разрез между одеялами вошла прекрасная молодая леди. Она остановилась, как-то странно глядя на нас и держа в руке что-то, испускающее яркий ровный свет. Из-за ее спины выглянули еще два лица - мужских, бледных и удивленных.

У меня замерло сердце, и я бы, наверное, просто умер от страха, если бы через несколько секунд (за которые мое сердце должно было сделать четыре или пять ударов) не осознал, что она была в костюме и шлеме, похожих на те, что смастерил Папа, разве что незамысловатее и красивее, и что в таких же одеждах были и мужчины, - совершенно ясно, что замерзшие люди так бы не одевались. Кроме того, я заметил, что светящийся предмет в ее руке - всего лишь небольшой фонарик.

Мама, теряя сознание, медленно и тихо сползла вниз.

Еще некоторое время стояла абсолютная тишина. У меня пересохло во рту, и я через силу сглотнул. Но затем все вдруг пришли в себя и взволнованно загалдели.

Как вы уже поняли, это были обычные люди. Мы оказались не единственными, кто выжил, хотя думать так имели все основания. Кроме нас выжило еще довольно много людей, в том числе и эти трое. А когда мы выяснили, каким образом им это удалось, Папа даже закричал от переполнявших его восторга и радости.

Они живут в Лос-Аламосе. Тепло и энергию дает им атом. Только урана и плутония, которые раньше шли на создание атомных бомб, хватило бы на тысячелетия. У них есть настоящий небольшой загерметизированный город с воздушными шлюзами и всем таким прочим. Они вырабатывают электричество и с его помощью выращивают растения и животных. (Здесь Папа издал еще один радостный вопль, который вывел Маму из обморока.)

Но если мы были поражены, увидев их, то они поразились вдвойне, обнаружив нас.

Один все время повторял:

- Но это же невозможно, говорю я вам. Вы не можете обеспечивать подачу воздуха, не имея герметичного помещения. Это же совершенно невозможно.

Он произносил это, уже сняв шлем и вдыхая наш воздух. А молодая леди все так же продолжала разглядывать нас, будто каких-то святых, говоря, что мы просто нечто поразительное, но вдруг не выдержала и расплакалась.

Они производили здесь разведку в поисках выживших людей, но никак не ожидали найти их в месте, подобном нашему. У них есть реактивные самолеты и много химического топлива. Что же касается жидкого кислорода, то все, что нужно для его получения, это выйти наружу и набрать его с самого верхнего слоя покрова. Когда они смогли полностью все отладить у себя в Лос-Аламосе, то решили отрядить несколько экспедиций в районы, где, по их мнению, могли оставаться живые люди. Попытки использовать радиосигналы на больших расстояниях ни к чему, разумеется, не привели, так как уже не существовало ни атмосферы, ни ионосферы, благодаря которым эти сигналы способны были огибать поверхность Земли. Вот почему замолчало и наше радио.

Они отыскали колонии в Аргонских лесах, Брукхэвене, а также и на другой стороне планеты, в Харвелле и Тувинской республике. Сейчас они мимоходом исследовали наш город, в общем-то и не надеясь кого-нибудь здесь найти. Но их прибор, который улавливает самые незначительные тепловые волны, показал, что внизу есть что-то теплое, и чтобы это проверить, они и приземлились. Конечно же, мы не могли слышать, как они садились, ведь звуки в вакууме не распространяются, а им, прежде чем нас обнаружить, пришлось довольно долго покружить. Приборы указывали неправильное направление, и они потратили некоторое время, обследуя здания на противоположной стороне улицы.

Теперь все пятеро взрослых говорили, не умолкая ни на секунду. Папа показывал мужчинам,, как ему удавалось поддерживать огонь, избавляться ото льда в дымоходе и все такое прочее. Мама, чудесно оживившись, демонстрировала молодой леди свою стряпню и шитье и даже интересовалась, как одеваются женщины в Лос-Аламосе. Гости изумлялись решительно всему и превозносили увиденное до небес. Хотя по тому, как они морщили носы, можно было заключить, что Гнездо пахло довольно-таки отвратительно, о чем они, впрочем, ни разу не обмолвились, а только сыпали и сыпали вопросами.

Среди всеобщего возбуждения Папа совершенно забыл о самых непреложных вещах, вспомнив о них только тогда, когда все уже начали чувствовать головокружение и слабость: заглянув в ведро, он обнаружил, что весь воздух в нем выкипел. Он быстро принес из-за одеял еще одно. Разумеется, это вызвало настоящий взрыв смеха, и все опять как ни в чем не бывало затараторили. Из-за отсутствия у гостей привычки к такому количеству кислорода они даже немного от него опьянели.

Однако странное дело: почти все это время я молчал, да и Сис крепко вцепилась в Маму, и когда кто-нибудь обращал свой взгляд на нее, тут же пряталась за ее спиной. Я чувствовал себя достаточно неловко и смущенно, особенно по отношению к молодой леди. Увидев ее мельком там, снаружи, каких только сентиментальных вещей я не передумал, но сейчас испытывал лишь стеснение и испуг, хотя она и пыталась быть со мной чрезвычайно любезной.

Мне захотелось, чтобы они перестали тут толпиться и дали нам побыть наедине, прийти в себя.

И когда пришельцы как о само собой разумеющемся заговорили о нашем переезде в Лос-Аламос, я заметил, что нечто подобное моему чувству проступило и на лицах Папы и Мамы. Папа вдруг замолчал, а Мама, обращаясь к молодой леди, сказала, что не знает, как себя там вести, и что вообще-то у нее нет никакой одежды.

Поначалу это вызвало у гостей страшное недоумение, но потом они поняли. А Папа сказал:

- Было бы нехорошо дать этому огню погаснуть.

Итак, наши пришельцы ушли, но они вернутся. Так и не было решено, как все будет дальше. Может, Гнездо сохранится в качестве некой "школы выживания", как сказал один из них. А может, мы присоединимся к группе первых поселенцев, которые попытаются основать новую колонию на урановых рудниках возле Большого Невольничьего озера или в Конго.

Теперь, когда наши гости ушли, я, конечно же, часто думаю о Лос-Аламосе и других громадных колониях Мне ужасно хочется увидеть их самому.

Если вы спросите меня о Папе, то ему тоже хотелось бы побывать там. Глядя, как оживились Мама и Сис, он стал подолгу над чем-то задумываться

- Сейчас мы узнали, что мы не единственные, а это совсем меняет дело, - поясняет он мне. - У твоей Матери больше нет чувства безысходности. Да и у меня, кстати, тоже, ведь на мне уже не лежит ответственность за продолжение, так сказать, человеческой расы. А такая ответственность не может не пугать.

Я посмотрел на стены из одеял, на огонь в камине, на ведра с кипящим воздухом, на Маму и Сис, спящих в тепле, освещенных мерцающим светом пламени.

- Нам будет очень нелегко покидать Гнездо, - сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. - Оно такое маленькое, и нас здесь всего четверо. Мне страшно при одной мысли о больших поселениях и множестве незнакомых людей.

Папа кивнул и положил в камин один уголек. Затем, поглядев на слабый огонь, вдруг хмыкнул и подбросил в него еще пару пригоршней, словно сегодня был чей-то день рождения или Рождество.

- Этот страх у тебя скоро пройдет, сын, - произнес он. - Дело в том, что прежде наш мир становился все меньше и меньше, пока не сжался до размеров Гнезда. Теперь же пора снова начать двигаться к тому огромному настоящему миру, каким он был когда-то.

Я думаю, Папа прав. Вы полагаете, прекрасная молодая леди будет ждать, пока я вырасту? Я спросил ее об этом. Она благодарно улыбнулась, а затем сказала, что у нее есть дочь, которой почти столько же лет, сколько и мне, и что в атомных поселениях есть много детей. Вы можете себе такое представить?