СПРЭГ ДЕ КАМП, ЛИН КАРТЕР

ПРОКЛЯТИЕ МОНОЛИТА

После событий, описанных в "Городе черепов", Конана повысили в туранской армии до звания командира. Растущая слава о нем как о непобедимом воине и человеке, на которого можно положиться в трудную минуту, не привели его к легкой работе с большим жалованьем. Наоборот, военачальники короля Йилдиза стали выбирать для него особо опасные задания. Один из таких походов привел его за тысячи миль на восток, в легендарный Кхитай.

1

Отвесные уступы темных скал смыкались вокруг Конана Киммерийца как стены ловушки. Ему не нравилось, как их торчащие пики темнели на фоне нескольких слабых звезд, которые сверкали словно глаза пауков над небольшим лагерем, расположившемся на плоском дне равнины. Не нравился ему и холодный неприятный ветер, который свистел в каменных вершинах и подкрадывался к огню. Он заставлял пламя наклоняться и дрожать, отбрасывая чудовищные черные тени, которые извивались на грубых каменных стенах ближнего края равнины. На другой стороне лагеря колоссальные секвойи, которые были старыми уже в те времена, когда восемь тысяч лет назад скрылась в волнах Атлантида, вздымались над чащами бамбука и зарослями рододендрона. Из леса извилисто бежал ручеек, журчал возле лагеря и снова скрывался в лесу. Над головой сквозь вершины утесов проплывал слой дымки или высокого тумана, в котором тусклые звезды тонули, а более яркие, казалось, плакали. Здесь, думал Конан, почему-то веет страхом и смертью. Он почти мог услышать резкий запах ужаса в дуновениях ветра. Лошади тоже чувствовали его. Они заунывно ржали, рыли копытами землю и выпучивали белые глаза в темноту за кругом света от костра. Животные были близки к природе. Таким был и Конан, молодой воин-варвар с суровых Киммерийских холмов. Как и у него, их чувства были более тонко настроены на ауру зла, чем чувства выросших в городе людей, таких, как туранские воины, которых он привел в эту пустынную долину. Солдаты сидели у огня и делили между собой остатки сегодняшней порции вина из бурдюков. Некоторые смеялись и похвалялись любовными подвигами, которые они совершат в шикарных публичных домах Аграпура по возвращении домой. Другие, уставшие от длинного и тяжелого дневного перехода, сидели молча, глядя в огонь и позевывая. Скоро они будут устраиваться на ночь, закутываясь в свои толстые накидки. Положив головы на переметные сумы, они лягут в свободном круге у шипящего огня, оставив двух человек стоять на страже с готовыми к бою мощными гирканскими луками. Они совсем не ощущали зловещей силы, которая парила над долиной. Стоя спиной к ближайшей огромной секвойе, Конан плотнее обернул вокруг себя накидку, чтобы защититься от сырого ветра с вершин. Хотя его воины были крепко сложенными могучими мужчинами, он был выше самого высокого из них на пол-головы, а от сравнения с его огромными плечами все они казались тщедушными. Его ровно подстриженная черная грива выбивалась из-под края витого как тюрбан шлема, а в глубоко посаженных на покрытом шрамами лице голубых глазах отражались красные отблески от света костра. Погруженный в один из своих приступов меланхолии, Конан клял про себя короля Йилдиза, благожелательного, но слабого туранского монарха, который послал его в этот поход, не предвещавший ничего доброго. Прошло уже больше года с тех пор, как он дал клятву верности королю Турана. Шесть месяцев назад ему посчастливилось завоевать благосклонность этого короля; с помощью своего друга Джумы Кушита, такого же наемника, он спас дочь Йилдиза Зосару от безумного бого-короля Меру. Он вернул принцессу более или менее невредимой ее жениху, хану Куджале из кочевой куйгарской орды. Когда Конан вернулся в сверкающую столицу Йилдиза - Аграпур, он встретил монарха довольно щедрым в благодарности. И его, и Джуму повысили в звании до командиров. Но, в то время как Джума получил желанный пост в королевской гвардии, Конана наградили еще одной трудной и опасной миссией. Теперь, вспоминая эти события, он горько размышлял о плодах успеха. Йилдиз

доверил киммерийскому гиганту письмо к королю Шу из Кузана, крохотного королевства в западном Кхитае. Во главе сорока бывалых воинов Конан совершил огромный путь. Он пересек сотни лиг суровой гирканской степи и обогнул подножия вздымающихся ввысь гор Талакма. Он пробрался сквозь ветреные пустыни и болотистые джунгли на границе таинственного королевства Кхитай, самой восточной земли из всех, о которых слышал западный человек. Прибыв, наконец, в Кузан, Конан нашел почтенного и философствующего короля Шу великолепным хозяином. Пока Конан и его воины были заняты экзотической едой и напитками, а также услужливыми наложницами, король и его советники решили принять предложение короля Йилдиза о договоре дружбы и торговли. Поэтому мудрый старый король вручил Конану великолепный свиток из золотого шелка. На нем были начертаны корявыми иероглифами Кхитая и благородно наклоненными буквами Гиркании официальные ответы и приветствия кхитайского короля. Кроме шелкового кошелька, набитого кхитайским золотом, король Шу дал Конану в проводники до самых западных границ Кхитая одного из своих знатных вельмож. Но Конану не нравился этот проводник, этот герцог Фенг. Кхитаец был худым, изящным, фатоватым человечком с тихим шепелявым голосом. Он носил фантастические шелковые одежды, которые не подходили к суровым условиям походной жизни, и щедро окроплял свою утонченную особу духами. Он ни разу не испачкал своих рук, мягких, с длинными ногтями на пальцах, головешками из костра; напротив, он держал двух слуг, которые день и ночь поддерживали его комфорт и достоинство. Конан смотрел свысока на привычки кхитайца, испытывая к нему мужское презрение настоящего варвара. Раскосыми глазами и мурлыкающим голосом герцог напоминал ему кота и он часто говорил себе, что от этого князька надо ждать предательства. С другой стороны, он втайне завидовал кхитайцу, его утонченным манерам и непринужденному обаянию. От этой зависти герцог возмущал Конана еще больше, так как, несмотря на то, что служба в Туране немного отполировала Конана, в сердце он по-прежнему оставался простоватым невоспитанным молодым варваром. Ему следовало быть осторожным с этим маленьким хитрым герцогом Фенгом.

2

- Не потревожил ли я глубокие раздумья благородного командира? - промурлыкал тихий голос. Конан вздрогнул и схватился за рукоятку своей сабли, но узнал герцога Фенга, закутанного до подбородка в огромную бархатную накидку цвета зеленого горошка. Конан чуть было не сорвалось презрительное ругательство, но вспомнив о своих обязанностях посланника, он перевел проклятие в официальное приветствие, которое даже для его ушей прозвучало неубедительно.

- Может быть, царственный полководец не может уснуть? - пробормотал Фенг, делая вид, что не заметил нелюбезности Конана. - Фенг свободно говорил на гирканском языке. Это была одна из причин, по которым его послали сопровождать отряд Конана, потому что знание Конаном певучего кхитайского языка можно было назвать разве что поверхностным. Фенг продолжал: - Эта особа является счастливым обладателем наилучшего лекарства от бессонницы. Талантливый аптекарь составил его для меня по старинному рецепту: отвар бутонов лилии, измельченных с корицей и семенами мака...

- Нет, это совсем другое, - проворчал Конан. - Благодарю Вас, герцог, но это все из-за этого проклятого места. Какое-то жуткое предчувствие не дает мне уснуть, хоть я, после долгого дневного перехода, должен был бы утомиться как юноша после первой ночи любви. В лице герцога что-то мелькнуло, - он будто поморщился от незрелости Конана, - или это был всего лишь отблеск костра? Как бы то ни было, он учтиво ответил:

- Мне кажется, что я понимаю опасения великолепного командира. Такие беспокоящие чувства неудивительны в этой... э-э... преисполненной легенд равнине. Здесь погибло много людей.

- Битва, а? - проворчал Конан. Узкие плечи герцога встрепенулись под зеленой накидкой.

- Нет, ничего подобного, мой героический западный друг. Недалеко от этого места находится могила древнего короля моего народа - короля Ся Кузанского. Он приказал обезглавить всю свою королевскую стражу и похоронить головы вместе с ним, чтобы души солдат продолжали служить ему в другом мире. Бытующее у нас предание однако гласит, что призраки стражников ходят дозором из одного конца долины в другой. - Без того тихий голос стал еще тише. - Легенда, кроме того, утверждает, что с ним были захоронены огромные сокровища - золото и драгоценные камни; и этой сказке я склонен верить. Конан навострил уши.

- Золото и драгоценности, да? А кто-нибудь нашел его, это сокровище? Кхитаец какое-то мгновение искоса смотрел на Конана испытующе. Потом, как бы приняв для себя какое-то решение, он ответил:

- Нет, господин Конан; потому что точное местонахождение клада неизвестно никому - за исключением одного человека. Интерес Конана теперь стал совершенно очевидным.

- Кого? - грубо спросил он. Кхитаец улыбнулся.

- Меня, недостойного, конечно.

- Кром и Эрлик! Если Вы знали, где спрятано это сокровище, почему же Вы его до сих пор не выкопали?

- Моих людей преследуют суеверные страхи по поводу проклятия, наложенного на место могилы старого короля, которое помечено монолитом из темного камня. Поэтому я никогда не мог никого уговорить помочь мне добыть сокровища, место укрытия которых знаю только я.

- А почему Вы не сделали все сами? Фенг развел свои маленькие ручки с длинными ногтями.

- Мне нужен был верный помощник, чтобы охранять мою спину от любого тайного врага, человека или зверя, который мог бы приблизиться ко мне, пока я был бы поглощен созерцанием сокровищ. Более того, понадобится приложить усилия чтобы выкопать, поднять и заполучить богатства. У такого господина как я, не хватит мышц для такой грубой физической работы. А теперь послушайте, досточтимый сэр! Этот человек вел славного командира через эту долину не по стечению обстоятельств, а с умыслом. Когда я услышал, что Сын Небес хочет, чтобы я сопровождал храброго полководца на запад, я с рвением ухватился за это предложение. Этот поход пришел как истинный дар божественных чиновников на Небесах, поскольку Вы, хозяин, обладаете мускулами трех обычных людей. И, будучи иноземцем, рожденным на западе, Вы, естественно, не разделяете суеверных страхов нас, жителей Кузана. Прав ли я в своем предположении?

- Я не боюсь ни бога, ни человека, ни дьявола, - проворчал Конан, - а менее всего - призрака давно умершего короля. Продолжайте, лорд Фенг. Герцог подсел ближе, а его голос превратился в едва различимый шепот.

- Тогда вот мой план. Как я Вам уже говорил, этот человек вел Вас сюда, потому что я думал, что Вы можете быть тем, кого я искал. Для такого как Вы задача будет простой, а в моей поклаже есть инструменты для копания. Отправимся прямо сейчас и через час мы будем богаче, чем любому из нас могло присниться! Соблазняющий мурлыкающий шепот Фенга пробудил в варварском сердце Конана страсть к добыче, но остатки предосторожности не позволили Киммерийцу дать немедленное согласие.

- А почему бы нам не взять на помощь несколько моих солдат? - прорычал он. - Или Ваших слуг? Наверняка нам понадобится помощь, чтобы принести сокровища в лагерь! Фенг покачал своей гладкой головой.

- Нет, славный союзник! Сокровища состоят из двух небольших шкатулок самородного золота, каждая из которых набита необычайно редкими и ценными каменьями. Каждый из нас может нести счастливую ношу княжества, но зачем делить это сокровище с другими? Поскольку это только моя тайна, мне по праву принадлежит половина. Но если Вы столь расточительны, чтобы поделить свою половину между сорока своими воинами... впрочем, это Вам решать. Больше убеждать Конана следовать плану герцога Фенга не потребовалось. Жалованье солдат короля Йилдиза было скудным и обычно запаздывало. В уплату за свою суровую службу в Туране Конан получил много пустых слов похвалы и маленькую ценную монетку.

- Я пойду за инструментами, - пробормотал Фенг. - Мы должны выйти из лагеря раздельно, чтобы не вызвать подозрений. Пока я буду распаковывать снаряжение, наденьте кольчугу и возьмите оружие. Конан помрачнел.

- Зачем мне оружие, - чтобы выкапывать ящик?

- О, достойный сэр! В этих горах немало опасностей. Здесь бродят ужасные тигры, свирепые леопарды, медведи, вспыльчивые дикие быки, не говоря уже о племенах примитивных охотников. Поскольку кхитайский дворянин не тренирован в использовании оружия, Ваше могущество должно быть готово сражаться за двоих. Поверьте мне, благородный полководец, я знаю, о чем говорю!

- Ну ладно, - прорычал Конан.

- Превосходно! Я знал, что такой высший разум как Ваш увидит силу моих аргументов. А теперь мы расстанемся, чтобы встретиться снова в долине когда взойдет луна. Это произойдет часа через два, поэтому у нас будет достаточно времени для нашей встречи.

3

Ночь становилась все темней, а ветер холодней. Все мрачные предчувствия опасности, которые Конан испытал, когда вошел в эту забытую долину на рассвете, вернулись с новой силой. Молчаливо сопровождая миниатюрного кхитайца, он бросал воинственные взгляды в темноту. Крутые каменные стены сужались с двух сторон, пока не стало едва хватать места, чтобы пройти между скалой и берегами потока, который сбегал, журча, из долины у их ног. Позади них в туманном небе, где черные вершины утесов вонзались в небосвод, появилось зарево. Оно становилось все ярче, пока не превратилось в жемчужное мерцание. Стены, окружавшие долину, исчезли с обеих сторон и двое мужчин пошли по зеленой лужайке, которая расширялась в обе стороны. Поток свернул направо и, журча, скрылся из виду в берегах, поросших папоротником. Когда они вышли из долины, полумесяц поднялся над утесами у них за спиной. В дымке казалось, будто наблюдающий видит его из-под воды. Бледный, иллюзорный свет этой луны освещал небольшой круглый холм, поднимающийся над лужайкой прямо перед ними. За этим холмом в водянистом лунном свете вставали темные, покрытые лесом холмы с крутыми склонами. Когда луна посеребрила холм перед ними, Конан забыл о своих предчувствиях, потому что здесь и стоял монолит, о котором говорил Фенг. Это был гладкий, тускло поблескивающий столб из темного камня, который поднимался над вершиной холма и уходил ввысь до самого тумана, нависшего над землей. Вершина столба напоминала размытое пятно. Итак, здесь была могила давно умершего короля Ся, точно как говорил Фенг. Сокровища должны быть спрятаны либо прямо под ней, либо рядом. Скоро они определят где именно. Неся на плече лом и лопату Фенга, Конан с силой рванулся через заросли крепких гибких кустов рододендрона и стал подниматься на холм. Он задержался, чтобы дать руку своему маленькому компаньону. После короткого перехода они достигли вершины склона. Перед ними из центра слегка выпуклой вершины холма поднимался столб. Конан подумал, что холм - это, возможно, искусственный курган, такой, какие иногда насыпали над останками великих вождей у него на родине. Если сокровища находятся в основании этой кучи, для того чтобы их открыть понадобится больше одной ночи... С проклятиями от испуга Конан сжал лопату и лом. Какая-то невидимая сила схватила их и тянула к столбу. Он наклонился в сторону, противоположную столбу, так, что мускулы вздулись у него под кольчугой. Однако, дюйм за дюймом сила притягивала его к монолиту. Когда он увидел, что его притянет к столбу, хочет он того или нет, он отпустил инструменты, которые полетели к камню. Они ударились об него с громким двойным лязгом и крепко прицепились. Но, выпустив инструменты, Конан не освободился от притяжения памятника, который теперь притягивал его кольчугу точно так же, как до этого лопату и лом. Потрясенного и изрыгающего проклятия Конана хлопнуло о монолит с крушащей силой. Его спина была прижата к столбу, и его предплечья, покрытые короткими рукавами кольчуги. И голова, защищенная остроконечным туранским шлемом, и меж в ножнах на поясе. Конан боролся, чтобы вырваться на свободу, но понял, что не сможет. Казалось, что невидимые цепи намертво привязали его к темной каменной колонне.

- Что это за дьявольские шутки, предательская собака? - взревел он. Улыбающийся и невозмутимый, Фенг неспешно подходил к месту, где Конан стоял, пристегнутый к столбу. Неподвластный, казалось, таинственной силе, кхитаец вытащил шелковый шарф из одного из объемистых рукавов своего шелкового одеяния. Он подождал, пока Конан откроет рот, чтобы взреветь о помощи, а затем ловко затолкал скомканный шелк Конану в рот. Пока Конан жевал ткань, маленький человек крепко завязал шарф у него за головой. Теперь Конан стоял, шумно дыша, но молча, и злобно сверкал глазами в сторону учтивой улыбки маленького герцога.

- Извини за хитрость, о, благородный дикарь! - прошепелявил Фенг. - Для того, чтобы заманить тебя сюда одного этот человек должен был придумать какую-то сказку, взывающую к твоей примитивной жажде золота. Глаза Конана сверкнули вулканической яростью, когда он бросил всю мощь своего сильного тела против невидимых уз, которые держали его у монолита. Это не помогло; он был беспомощен. Струйка пота сбежала по его брови и намочила ткань под кольчугой. Он попытался кричать, но только мычание и бульканье вырвались наружу.

- Поскольку, мой дорогой полководец, Ваша жизнь приближается к своему предопределенному концу, - продолжал Фенг, - было бы невежливо с моей стороны не объяснить мои действия, чтобы ваш низкий дух мог сойти в ад, каким бы его боги варваров не приготовили для него, с полным осознанием причин вашего падения. Да будет вам известно, что двор его дружелюбного, но глуповатого величества, короля Кузанского, делится на две партии. Одна из них, партия Белого Павлина, приветствует контакты с варварами Запада. Другая, партия Золотого Фазана, испытывает отвращение к любым отношениям с этими животными; я, конечно, являюсь одним из самоотверженных сторонников Золотого Фазана. Я бы с желанием отдал свою жизнь за разрушение вашего так называемого посольства, чтобы контакт с вашими варварскими хозяевами не загрязнял нашу чистую культуру и не расстраивал нашу предопределенную богом общественную систему. К счастью, в такой чрезвычайной мере, по-видимому, нет необходимости. Потому что вы здесь, предводитель банды иноземных дьяволов, и вот здесь у вас на шее висит договор, который подписал Сын Неба с вашим неотесанным королем-язычником. Маленький герцог вытащил из-под кольчуги Конана трубку слоновой кости с документами. Он расстегнул цепь, которая держала ее на шее Конана и засунул ее в один из своих огромных рукавов, добавив со злобной ухмылкой:

- А что касается силы, которая держит вас в плену, я не стану объяснять ее тонкую природу вашим детским мозгам. Достаточно сказать, что вещество, из которого вырублен этот монолит, имеет интересное свойство притягивать железо и сталь с непреодолимой силой. Поэтому не бойся; тебя держит в плену не какое-то дьявольское колдовство. Конан несколько утешила эта новость. Он однажды видел как фокусник в Аграпуре поднимал гвозди кусочком темно-красного камня и предполагал, что сила, которая держит его, того же сорта. Но, поскольку он никогда не слышал о магнетизме, для него это в равной степени оставалось колдовством.

- Чтобы ты не испытывал ложных надежд о спасении своими людьми, - продолжал Фенг, - я позаботился и о них. В этих горах живут Джаги, первобытное племя охотников за головами. Привлеченные огнем вашего костра, они соберутся с двух сторон равнины и ринутся в ваш лагерь на заре. Они так всегда делают. К тому времени я, надеюсь, буду далеко отсюда. Если они схватят меня, - что ж, человеку суждено когда-то умереть, и я верю, что встречу смерть с достоинством и приличиями, достойными моего ранга и культуры. Я уверен, что моя голова станет настоящим украшением в хижине дикарей Джага. Так что прощайте, мой милый варвар. Вы простите этому человеку то, что он повернулся к вам спиной в ваши последние мгновения. Потому что ваша кончина вызывает у меня некоторое сожаление и мне не следовало бы наслаждаться этим зрелищем. Если бы вам посчастливилось получить кхитайское воспитание, из вас вышел бы замечательный слуга - скажем, телохранитель для меня. Но дела обстоят так, как они обстоят. Отвесив в насмешку прощальный поклон, кхитаец удалился в сторону подножия холма. Конана интересовало, собирается ли герцог оставить его пойманным у столба пока он не погибнет от голода и жажды. Если его люди заметят его отсутствие до рассвета, они могут начать поиски. Но тогда, поскольку он выбрался из лагеря, не сказав об этом никому ни слова, они не будут знать поднимать ли тревогу в связи с его отсутствием. Если бы он мог дать им знать, они бы прочесали местность в поисках и быстро бы разобрались с этим маленьким герцогом-изменником. Но как дать им знать? Снова он бросил всю свою исполинскую мощь против силы, которая держала его прижатым к столбу, но так и не освободился. Он мог двигать ногами и руками и даже немного поворачивать голову в одну или другую сторону. Но его туловище было крепко схвачено железной кольчугой, в которую оно было облачено. Луна стала светить ярче. Конан увидел, что у его ног и со всех сторон вокруг основания памятника валялись леденящие душу останки других жертв. Человеческие кости и зубы были свалены в кучу как старый мусор; он, должно быть, топтался по ним, когда таинственная сила тянула его к столбу. При более ярком освещении Конан к своему беспокойству увидел, что эти останки были кое-где обесцвечены. Присмотревшись, он увидел, что кости как будто были изъедены в некоторых местах, как если бы какая-то едкая жидкость растворила их гладкую поверхность, обнажив внутреннюю губчатую структуру. Он поворачивал голову из стороны в сторону в поисках какого-либо средства для спасения. Похоже, что слова красноречивого кхитайца были правдой, но внезапно он разглядел в причудливых пятнах на каменном столбе кусочки железа, прижатые невидимой силой. Слева от себя он увидел лом, лопату и проржавевшую чашу шлема, а с другой стороне к камню был прижат изъеденный временем кинжал. Он еще раз бросил свою мощь против неощутимой силы... Снизу донесся жуткий звук свирели - насмешливая, сводящая с ума мелодия. Напрягши глаза, Конан увидел в переменчивом лунном свете, что Фенг после всего не ушел. Напротив, герцог сидел на склоне холма, у самого его подножия. Он вытащил странную флейту из своих огромных одеяний и играл на ней. Сквозь пронзительный звук свирели ушей Конана достиг другой, слабый, мягкий звук. Казалось, что он идет сверху. Мышцы на бычьей шее Конана вздулись, когда он поднял голову, чтобы посмотреть наверх; при этом движении острие туранского шлема заскрежетало по камню. И тогда кровь застыла у него в жилах. Туман, который скрывал вершину пилона, исчез. Свет

восходящей луны падал и проходил сквозь что-то бесформенное, неприлично усевшееся на вершине колонны. Оно напоминало огромный кусок дрожащего полупрозрачного желе - и было живым. Жизнь - бьющаяся, раздувающаяся - пульсировала внутри него. Лунный свет влажно поблескивал на его поверхности от ударов, напоминающих биение огромного живого сердца.

4

Оцепенев от ужаса, Конан увидел, как обитатель верхушки монолита выпустил в его направлении струйку желе, ощупывающую столб. Покрытое слизью щупальце скользнуло по гладкой поверхности камня. Конан начал догадываться о происхождении бесцветных пятен на поверхности монолита. Ветер поменял направление и порыв воздуха сверху донес до ноздрей Конана тошнотворное зловоние. Теперь он знал почему кости у основания столба имели такой странный изъеденный вид. С ужасом, почти лишившим его мужества, он понял, что это желеподобное создание выделяло пищеварительную жидкость, с помощью которой оно поглощало свою добычу. Ему стало интересно, сколько людей за прошедшие столетия стояло на этом месте привязанными беспомощно к столбу в ожидании обжигающих ласк отвратительного чудовища, сейчас спускающегося к нему. Возможно странная игра Фенга вызывала его на пиршество, или запах живой плоти. Как бы то ни было, оно начало медленный, дюйм за дюймом, спуск по столбу к лицу Конана. Медленно скользя к нему, влажное желе посасывало и пускало слюни. Отчаяние придало новые силы его схваченным, уставшим мускулам. Он начал метаться из стороны в сторону, пытаясь из последних сил преодолеть хватку таинственной силы. К своему удивлению, он обнаружил, что одним из рывков он переместился вокруг колонны. Значит, то, что держит его, не лишает его всех движений! Это дало ему пищу для размышлений, хотя он знал, что не сможет таким образом долго уклоняться от этого живого желе. Что-то кольнуло его в бок кольчуги. Посмотрев вниз, он увидел разъеденный ржавчиной кинжал, на который раньше едва обратил внимание. Своим движением вокруг столба он развернул рукоятку оружия к ребрам. Верхняя часть руки по-прежнему была прикована к камню рукавом кольчуги, но предплечье и ладонь были свободны. Сможет ли он согнуть руку так чтобы дотянуться до кинжала? Он с напряжением начал продвигать руку вдоль камня. Рукав кольчуги медленно скрежетал по поверхности; пот струйкой стекал на глаза. Постепенно его напряженная рука продвигалась к рукоятке кинжала. Издевательская мелодия флейты Фенга доводила его до бешенства, а дьявольское зловоние слизняка забивало ноздри. Его рука дотронулась до кинжала и через мгновение он крепко схватил рукоятку. Но когда он попытался оторвать кинжал от столба, проржавевшее лезвие сломалось с пронзительным лязгом. Опустив глаза, он увидел, что примерно две трети лезвия, от места, где оно начинает сужаться, отломалось и теперь плоско лежало на камне. Оставшаяся треть по-прежнему торчала из рукоятки. Поскольку в кинжале теперь было меньше железа, которое притягивал столб, Конану удалось страшным мышечным усилием оторвать обрубок оружия от столба. Осмотрев обрубок, Конан увидел, что, хотя большая часть лезвия пропала, очевидно острые края все же остались. Его мускулы дрожали от напряжения, чтобы удержать орудие от притяжения камня. Он поднес острый край остатка лезвия к кожаному ремню, который соединял половины его кольчуги и начал осторожно пилить крепкую сыромятную кожу ржавым лезвием. Каждое движение было пыткой. Муки ожидания стали невыносимыми. Его рука, неудобно согнутая, болела и начинала неметь. Древнее лезвие было с зазубринами, тонкое и ломкое; поспешным движением его можно было сломать и остаться беспомощным. Рывок за рывком он пилил вверх-вниз с необычайной осторожностью. Вонь чудовища становилась все сильнее, а посасывающие звуки его движения все громче. И тут Конан почувствовал как ремень лопнул. В следующее мгновение он бросил все свои силы против таинственной силы,

которая держала его в плену. Ремень прошел через отверстия в кольчуге и, наконец, одна сторона ее раскрылась. Ему удалось освободить плечо и руку. Вдруг он почувствовал легкий толчок в голову. Вонь стала невыносимой и его невидимый противник толкал шлем сверху то с одной, то с другой стороны. Конан понял, что желеподобный усик достиг его шлема и ощупывает его поверхность в поисках плоти. В любой момент едкое вещество может просочиться на его лицо... Безумным рывком он выдернул руку из рукава неразвязанной части кольчуги. Освободившейся рукой он отстегнул пояс с мечом и застежку на подбородке шлема. И тогда он весь вырвался на свободу из намертво стягивающей кольчуги, оставив саблю и броню распластанными на камне. Шатаясь, он отбежал от колонны и на мгновение остановился на дрожащих ногах. Освещенный луной мир плыл у него перед глазами. Оглянувшись, он увидел, что желеподобное чудовище поглотило его шлем. Сбитое с толку в своих поисках живой плоти, оно выбрасывало все новые щупальца вниз и в стороны, вздрагивая и продолжая поиски в водянистом свете. Внизу на склоне все играла дьявольская флейта. Фенг сидел на траве склона, скрестив ноги, играя на своей флейте, как будто войдя в какой-то нечеловеческий экстаз. Конан выдернул и отшвырнул кляп. Он обрушился как нападающий леопард. Он схватил герцога за руки и повалил его на землю; они скатились к подножию холма клубком из дорогих одежд и бьющих рук и ног. Удар в голову сломил сопротивление Фенга. Конан засунул руку в широкий рукав кхитайца и выдернул оттуда цилиндр из слоновой кости с документами. Потом Конан пошатываясь стал возвращаться на холм, волоча за собой Фенга. Когда он достиг ровной площадки вокруг основания монолита, он поднял Фенга над головой. Увидев, что сейчас должно произойти, герцог издал высокий пронзительный вопль, когда Конан швырнул его к столбу. Кхитаец с глухим звуком ударился об колонну и сполз на землю у ее основания без сознания. Это был щадящий удар, потому что герцог уже так и не почувствовал скользкого прикосновения обитателя монолита, когда стеклянные щупальца достигли его лица. Какое-то мгновение Конан мрачно наблюдал за происходящим. Черты лица Фенга превратились в смутно различимое пятно, когда покрытое рябью желе соскользнуло на него. Потом плоть исчезла и показались череп и зубы, застывшие в страшной усмешке. Отвратительный монстр по мере еды становился розовее.

5

На деревянных ногах Конан пошел обратно к лагерю. За его спиной, подобно факелу в руке великана, на фоне неба высился монолит, объятый дымящимися багровыми языками пламени. Высечь огонь с помощью кремня и стали и поджечь трут было делом нескольких мгновений. С мрачным удовлетворением смотрел он как маслянистая поверхность монстра вспыхнула и ярко загорелась и как скорчилось чудовище в беззвучной агонии. Пусть сгорят оба, - думал Конан, - полуобъеденный труп этой предательской собаки и его проклятый выкормыш! Приблизившись к лагерю, Конан увидел, что не все из собиравшихся спать воинов легли. Напротив, несколько человек с любопытством смотрели на отдаленное зарево. Когда он появился, они бросились к нему, выкрикивая:

- Где Вы были, Командир? Что это за огонь? Где герцог?

- Что зеваете, увальни? - проревел он, подойдя к костру. - Поднимайте ребят и седлайте коней. Надо бежать отсюда. Охотники за головами из племени Джага могут схватить нас, а они будут здесь с минуты на минуту. Они схватили герцога, а мне удалось вырваться. Хасро! Мулай! А ну-ка поживее, если не хотите, чтобы ваши головы висели в их дьявольских хижинах! Надеюсь на Крома, вы оставили мне вина?

Роберт ГОВАРД, Спрэг ДЕ КАМП

ОКРОВАВЛЕННОЕ БОЖЕСТВО

Конан дезертирует из туранского войска. Слухи о таинственном сокровище заставляют его отправиться в горы Кезанка, простирающиеся вдоль границ Заморы...

В этом зловонном переулке, по которому Конан-киммериец пробирался ощупью, такой же слепой, как и окружающая его чернота, было темно, как на самом дне преисподней. Случайный прохожий, чудом оказавшийся в таком проклятом месте, увидел бы высокого и необычайно сильного юношу, одетого в свободную рубаху, на которую была натянута кольчуга, сплетенная из тонких стальных полос, а поверх всего - зуагирский плащ из верблюжьей шерсти. Грива черных волос и широкое серьезное молодое лицо были полускрыты зуагирским головным убором-каффией.

Тишину прорезал душераздирающий крик боли.

Такие крики не были чем-то необычным на кривых, извилистых улочках Аренжуна, Города воров, робкий, или сколько-нибудь осторожный человек поспешил бы прочь, даже не подумав вмешаться не в свое дело. Однако, Конан не был ни робким, ни осторожным. Его неуемное любопытство не позволяло оставить без внимания и, к тому же он кое-кого разыскивал здесь, и этот вопль может навести его на нужных людей.

Не раздумывая, повинуясь безошибочному инстинкту варвара, Конан повернул в сторону луча света, прорезавшего неподалеку темноту. Через минуту он уже стоял у окна в массивной каменной стене, заглядывая в щель крепко запертых ставней.

Его взгляду открылась просторная комната, увешанная бархатными тканями, с богатой вышивкой, устланная дорогими коврами, уставленная мягкими диванами. У одного из них столпились несколько человек: шестеро дюжих заморских бандитов и еще двое - Конан не смог определить, кто они. На диване лежал человек, по всей видимости, кочевник, из Кезанка, обнаженный до пояса. Он был крепким и мускулистым. Четыре здоровенных головореза крепко держали его за руки и за ноги. Он лежал, распятый между ними, не в силах пошевелиться, хотя напрягал мускулы изо всех сил, так, что они вздувались узлами у него на руках и плечах. Его покрасневшие глаза блестели, по груди текли струйки пота. На глазах у Конана гибкий человек в красном шелковом тюрбане выхватил щипцами горячий уголь и положил его на трепещущую обнаженную грудь лежащего, уже покрытую ожогами.

Один из присутствующих, высокий, выше чем тот, что был в красном тюрбане, злобно проворчал что-то, глядя на лежащего - вопрос, смысл которого Конан не уловил. Кочевник изо всех сил затряс головой и в бешенстве плюнул в лицо спросившего. Раскаленный уголь скользнул ниже и тот неистово завопил. В тот же миг Конан навалился всем своим весом на ставни.

Действия киммерийца были не такими уж бескорыстными. Именно сейчас он нуждался в друге среди горцев Кезанских гор - народа, который был известен своей ненавистью к чужакам. И теперь случай пришел ему на помощь. Ставни с грохотом раскололись, и Конан, извернувшись, свалился внутрь, ногами вперед, держа в одной руке секиру, а в другой - зуагирский кривой нож. Люди, пытавшие горца, быстро повернулись к нему, невольно вскрикнув от неожиданности.

Перед ними стоял высокий могучий воин, облаченный в зуагирскую одежду: развевающиеся складки каффии закрывали нижнюю часть лица. Над этой маской горели подобно раскаленной лаве, синие глаза. На мгновение все застыли, потом немая сцена взорвалась лихорадочным действием.

Человек в красном тюрбане что-то коротко крикнул, и навстречу незваному гостью бросился гигант, сплошь покрытый волосами, подобно обезьяне. Он держал трехфутовую саблю, и нападая, резко поднял лезвие, чтобы нанести смертельный удар. Но секира опустилась на его руку. Кисть, сжимавшая острый клинок, отлетела, разбрызгивая струйки крови и длинный узкий нож Конана перерезал глотку заморийца, заглушив последний хрип.

Перепрыгнув через убитого, киммериец бросился к Красному Тюрбану и его высокому спутнику. Тот взмахнул ножом, второй выхватил из ножен саблю.

- Руби его, джиллад! - зарычал Красный Тюрбан, отступая перед мощным натиском киммерийца. - Зал, помоги ему!

Человек, которого назвали Джилладом, отбил нападение Конана и нанес ответный удар. Конан увернулся с легкостью, которой позавидовала бы голодная пантера, хватающая добычу, и это движение приблизило его к Красному Тюрбану. Тот сразу нанес удар, нож блеснул, его острие коснулось бока молодого варвара, но не смогло проникнуть сквозь почерневшую сталь кольчуги. Красный Тюрбан отскочил, едва увернувшись от лезвия Конана, которое все же прорезало его шелковое одеяние, задев кожу. Споткнувшись о сиденье, он упал, ударившись о пол, но прежде, чем Конан смог воспользоваться своим преимуществом, Джиллад стал теснить его, осыпая дождем сабельных ударов.

Парируя эти удары, киммериец заметил, что человек, которого называли Зал, пробирается к нему, держа в руке тяжелый топор, а Красный Тюрбан с трудом поднимается на ноги.

Конан не стал ждать, пока враги сомкнут вокруг него кольцо. Его секира описала широкий сверкающий круг, и Джиллад быстро отскочил. Потом, как только Зал поднял топор, Конан пригнулся, и прыгнул вперед, выставив нож. Удар и Зал оказался на полу, извиваясь в луже крови, посреди собственных внутренностей, вывалившихся из распоротого живота. Конан бросился на тех, кто еще держал пленника. Они отпустили его, с громкими воплями вынимая из ножен свои сабли.

Один из головорезов попытался ударить горца, но тот спасся, ловко скатившись с дивана. Тут между ними оказался Конан. Отступая перед их натиском, он крикнул пленнику:

- Сюда! Ко мне! Быстрее, или тебе конец!

- Эй вы, собаки, - крикнул Красный тюрбан. - Не давайте им удрать!

- Иди сюда сам и понюхай, каков запах смерти, пес! - крикнул Конан, говоря на заморийском с варварским акцентом и бешено захохотал.

Пленник из Кезанка, ослабевший от пыток, с трудом отодвинул засов и открыл дверь, ведущую в небольшой дворик, пока стоявший в дверях Конан преграждал путь его мучителям, теснившимся в узком проходе, где их многочисленность превратилась из преимущества в недостаток. Молодой варвар смеялся и сыпал проклятиями, нападая и отражая удары. Красный тюрбан метался позади своих людей, громко проклиная их медлительность. Секира Конана мелькнула, словно жало кобры и один замориец завопил и упал, сжимая руками живот. Джиллад, стремясь прорваться во двор, перепрыгнул через раненого, но упал сам. Не дожидаясь, пока копошащаяся и вопящая куча людей в дверях оправится и бросится его преследовать, Конан повернулся и побежал через двор к стене, за которой скрылся горец.

Вложив оружие в ножны, Конан прыгнул, ухватился за край стены, подтянулся и увидел перед собой темную извилистую улицу. Потом что-то ударило его по голове и он, обмякнув, скатился по стене вниз, на скрытую тенями землю мрачной улицы.

Когда сознание вернулось к нему, первое, что он увидел, был слабый свет восковой свечи. Он сел, моргая и ругаясь вполголоса, нащупал свою саблю. Потом кто-то задул свечу, и в темноте незнакомый голос произнес: "Не бойся, Конан, я твой друг".

- Кто ты такой, во имя Крома? - спросил Конан. Он нашел на земле свою секиру и подобрав ноги, приготовился к прыжку. Он находился на той же улице, у подножия стены которой упал, человек, обратившийся к нему стоял рядом, фигура с неясными очертаниями, еле видная при неверном свете звезд.

- Друг. Твой друг, - повторил незнакомец с мягким акцентом, присущим жителям Иранистана. - Зови меня Сасан.

Конан встал, держа наготове секиру. Сасан вытянул руку. В свете звезд блеснула сталь, и Конан приготовился нанести удар, но тут увидел, что иранистанец протягивает ему его собственный нож, рукояткой вперед, который Конан выронил при падении.

- Ты подозрителен, как голодный волк, Конан, - рассмеялся Сасан, - но побереги лучше свой клинок для врагов.

- Где они? - спросил молодой варвар, принимая нож.

- Ушли на поиски Окровавленного бога.

Конан, вздрогнув, схватил Сасана железной хваткой за ворот, и всмотрелся в темные глаза иранистанца, таинственные и насмешливые, странно блестящие в свете ночных звезд.

- Что ты знаешь об Окровавленном Боге, проклятый? - нож Конана коснулся бока незнакомца чуть пониже ребер.

- Я знаю вот что, - ответил Сасан. - Ты прибыл в Аренжун по следам тех, кто похитил у тебя карту, на которой обозначено, где находится сокровище, которое дороже сокровищницы самого короля Илдиза. Я тоже ищу здесь кое-что. Я прятался неподалеку и подсматривал через дыру в стене, когда ты ворвался в комнату, где пытали несчастного кочевника. Откуда ты узнал, что это те самые люди, которые украли твою карту?

- Я ничего не знал, - пробормотал Конан. - Я услышал крик, и подумал, что надо бы вмешаться. Если бы я знал, что это те самые люди, которых я ищу... Что ты знаешь о них?

- Не много. Неподалеку в горах скрыт древний храм, куда горцы боятся заходить. Говорят, что он был построен еще до Великой Катастрофы, но мудрецы спорят о том, были ли его создатели грондарийцами, или же неизвестным народом, непохожим на людей, правившим в Гиркании сразу после Катастрофы.

Горцы объявили эти места запретными для всех чужеземцев, но некий чужеземец по имени Осторио нашел храм. Он вошел внутрь и нашел там золотого идола, усыпанного драгоценностями и камнями, которого назвал Окровавленным Богом. Он не смог взять его с собой, потому что идол был выше человеческого роста, однако, он оставил карту, намереваясь вернуться. Ему удалось выбраться из этих мест, но в Шадизаре какой-то бандит ударил его ножом и он умер. Перед смертью он передал карту тебе, Конан.

- Ну и что? - мрачно произнес варвар. Дом за его спиной был молчаливым черным пятном.

- Карта была украдена, - сказал Сасан. - И тебе известно, кем.

- Тогда я не знал этого, - проворчал Конан. - Потом мне сказали, что воры - Зирас-коринфянин и Аршак, туранский принц, изгнанный из страны. Какой-то слуга подслушал наш разговор с Осторио, когда тот умирал и рассказал им. Хотя я даже не знал похитителей в лицо, но выследил их до вашего города. Сегодня я выведал, что они прячутся на этой улице. Я бродил здесь, надеясь что-нибудь узнать, а потом услышал этот крик.

И ты сражался с ними, не зная, кто они! - воскликнул Сасан. - Тот горец - Рустум, соглядатай Кераспа, вождя одного местного племени. Они заманили его к себе домой и пытали, чтобы выведать тайный путь через горы. Остальное тебе известно.

- Все, кроме того, что случилось, когда я влез на стену.

- Кто-то швырнул в тебя скамьей и попал в голову. Когда ты упал сюда, за стену, никто больше не обратил на тебя внимания. Либо подумали, что ты умер, либо просто не узнали под каффией. Они погнались за кочевником, но я не знаю, поймали ли его. Очень скоро они вернулись, оседлали коней и, как безумные, помчались на запад, оставив убитых. Я подошел к тебе, чтобы посмотреть, кто тут лежит, и узнал тебя.

- Значит, человек в красном тюрбане и есть Аршак, - пробормотал Конан. - А Зирас?

- Это тот человек в туранской одежде, которого они называли Ажиллад.

- И что теперь? - проворчал варвар.

- Как и ты, я ищу окровавленного бога, хотя среди всех, кто занимался много столетий до меня, только Осторио смог уйти из храма живым. Говорят, на это сокровище наложено проклятие против возможных грабителей.

- Что ты знаешь об этом? - резко спросил Конан.

Сасан пожал плечами.

- Немного. Люди в Кезанкине говорят, что этот Бог губит всех, кто осмеливается поднять святотатственную руку на него, но я не такой суеверный глупец, как они. Ты ведь тоже не боишься, верно?

- Конечно, нет! - По правде говоря, Конану было страшно. Хотя он не боялся ни человека, ни зверя. Все сверхчеловеческое наполняло его варварскую душу неизъяснимым ужасом. Но он никак не хотел признаться в этом.

- Что ты задумал?

- Я думаю, что в одиночку никто из нас не справится с целой бандой, но вдвоем мы можем последовать за ними и отобрать идола. Что скажешь?

- Да, я согласен. Но я убью тебя как собаку, если ты попытаешься строить со мной какие-нибудь фокусы.

Сасан засмеялся:

- Конечно, убьешь, поэтому можешь мне доверять. Пошли. Там наши кони.

Иранистанец шел впереди, они шагали по извилистым улицам, над которыми нависали балконы с извилистыми решетками, и дальше, по зловонным трущобам. Наконец, они остановились у ворот, освещенных фонарем На стук Сасана в окошко ворот выглянула бородатая физиономия. Сасан обменялся с привратником несколькими словами и ворота открылись. Сасан быстро вошел, Конан, то и дело оглядываясь, последовал за ним. Но его подозрения были напрасны: там действительно стояли кони и по приказу держателя постоялого двора, сонные слуги стали седлать их и накладывать провизию в седельные сумки.

Вскоре Конан и Сасан выехали из западных ворот города, кратко ответив на вопросы сонного стражника, стоявшего у ворот.

Сасан был довольно полным, но мускулистым, с широким хитрым лицом и быстрыми черными глазами. На плече он держал пику, и видно было, что это оружие ему не в новинку. Конан не сомневался, что в случае надобности его спутник будет сражаться, применив всю свою хитрость и смелость. Он не сомневался и в том, что может доверять Сасану до тех пор пока их союз на руку иранистанцу: он, не задумываясь убьет Конана при первой возможности, как только надобность в нем отпадет.

Рассвет застал их в пути, когда они проезжали по неровной поверхности бесплодных Кезанских гор, отделяющих восточные оконечности болот Котха и Заморы от туранских степей. Хотя и Котх, и Замора претендовали на обладание этой областью, никто не мог покорить их жителей и подчинить их себе. Город Аренжун возвышающийся на высоком крутом холме, дважды успешно выдерживал осаду туранских войск. Дорога разделилась, став трудноразличимой, и наконец, Сасан признался, что не знает, где они находятся.

- Я вижу их следы, - проворчал Конан. - Если ты не можешь различить их, то я могу.

Прошло несколько часов, и следы недавно проскакавших коней стал еще четче. Конан сказал:

- Мы приближаемся к ним, и врагов все еще немного больше. Не будем показываться до тех пор, пока они не найдут идола. Тогда мы сможем устроить засаду и отобрать его.

Глаза Сасана блеснули.

- Хорошо! Но надо быть осторожными. Это земли Кераспа, а он алчен и хватает все, что видит.

В полдень они все еще ехали по древней, забытой дороге. Подъезжая к узкому ущелью, Сасан сказал:

- Если этот горец вернулся к Кераспу, все племя будет готово к приходу чужеземцев...

Они натянули поводья: поджарый кезанкинец с лицом коршуна выехал из ущелья, подняв руку.

- Стойте! - крикнул он. - Кто позволил вам ступить на землю Кераспа?

- Осторожно, - пробормотал Конан, - они наверняка окружили нас.

- Керасп требует уплаты пошлины с проезжающих, - сквозь зубы ответил Сасан. - Может быть, это все, что надо этому парню. - Пошарив у себя в поясе, он сказал горцу: - Мы просто бедные путешественники и с радостью заплатим пошлину вашему доблестному предводителю. Мы путешествуем вдвоем.

- А кто же это с вами? - спросил горец, выхватил из-за пояса кинжал и метнул его в иранистанца.

Движение было молниеносным, но Конан все же опередил его. Не успел кинжал коснуться горла Сасана, блеснула секира Конана, сталь зазвенела о сталь. Кинжал отлетел в сторону, и горец, рыча от ярости, схватился за свою саблю. Но прежде, чем лезвие вышло из ножен, Конан нанес еще один удар, рассекая тюрбан и череп под ним. Конь под кезанкийцем встал на дыбы, сбросил убитого на землю. Конан повернул своего коня.

- В ущелье! - крикнул он. - Это засада!

Труп горца ударился оземь, в то же мгновение зазвенела тетива и засвистели стрелы. Конь Сасана сделал скачек, когда стрела впилась ему в шею, и помчался к выходу из ущелья. Конан почувствовал, как стрела порвала рукав, дал шпоры своему коню и направил его вслед за Сасаном, который не мог справиться с раненым конем.

В то время, как они неслись к ущелью, оттуда выехали три всадника, размахивавших кривыми саблями. Сасан, оставив все попытки успокоить обезумевшее от боли животное, направил пику на ближайшего из них. Оружие пронзило его и сбросило с седла.

В следующую минуту Конан поравнялся со вторым всадником, тот поднял саблю высоко над головой. Киммериец взмахнул секирой, кони сошлись грудь в грудь, зазвенела сталь. Конан, поднявшись на стременах, потянул секиру вниз мощным рывком, выбив из рук противника саблю и раскроив ему череп. Через мгновение он уже скакал вверх по ущелью, слыша свист стрел, пролетающих слева и справа.

Конь Сасана, раненый стрелой горцев, споткнулся и упал, иранистанец сумел извернуться в падении и высвободить ноги.

Конан натянул поводья.

- Садись позади меня! - прохрипел он.

Сасан прыгнул на круп коня Конана, не выпуская из рук пику. Прикосновение шпор - и несущее двойную ношу животное рванулось вверх по ущелью. За спиной у них раздались крики, горцы бежали к своим коням, спрятанным неподалеку. Поворот ущелья заглушил шум.

- Должно быть, это кезанкийкий соглядатай вернулся к Кераспу, - задыхаясь, сказал Сасан. - Они жаждут крови, а не золота. Как ты думаешь, горцы уже покончили с Зирасом?

- Он мог проехать здесь до того, как они устроили засаду, или же они преследовали его и остановились, чтобы устроить нам ловушку. Думаю, он все еще впереди.

Проехав около мили, они услышали доносившийся издали стук копыт. Погоня! Они доскакали до чашеобразной ложбины, окруженной утесами с отвесными склонами. От ее середины полого поднималась дорога к выходу из углубления, узкому, словно горлышко бутылки. Приблизившись к проходу, Конан увидел, что он перегорожен невысокой каменной стеной. Сасан громко крикнул, соскочил с коня и в то же мгновение на них обрушился ливень стрел. Одна из них попала коню в грудь.

Конь упал, но Конан вовремя спрыгнул и покатился по земле к куче камней, за которыми успел спрятаться Сасан. Еще одна волна стрел разбилась о камни, некоторые, дрожа, воткнулись в землю рядом с ними. Два искателя приключений обменялись насмешливыми взглядами.

- Вот мы и нашли Зираса! - сказал Сасан.

- Через минуту они нападут на нас, - со смехом отозвался Конан. - Керасп ударит с тыла и ловушка захлопнется.

- Эй, выходите, что бы вас легче было подстрелить, - крикнул кто-то из-за стены с открытой издевкой. - Что за человека ты взял с собой, Сасан? А я-то думал, что вышиб ему мозги прошлой ночью.

- Меня зовут Конан, - прорычал киммериец.

С минуту длилось молчание, потом Зирас крикнул:

- А, мне надо было сразу узнать тебя! Ну ладно, теперь уж ты попался.

- Мы оба попались! - ответил Конан. - Слышали вы схватку внизу в ущелье?

- Да, слышали, когда остановились что бы напоить коней. Кто за вами охотился?

- Керасп и сотня кезанкийцев! Когда горцы покончат с нами, и вам несдобровать: ведь им станет известно, как вы пытали одного из них!

- Лучше пусти нас к себе, - добавил Сасан.

- Керасп действительно гонится за вами? - крикнул Зирас. Его голова, обернутая тюрбаном, показалась над краем стены.

- Ты что, глухой? - резко спросил Конан.

Ущелье дрожало от воплей горцев и стука копыт.

- Входите сюда, быстрее! - воскликнул Зирас. - У нас хватит времени на то, что бы разделить по справедливости сокровище, если мы выберемся из этого ада.

Конан и Сасан, выскочили из-за камней, и побежали вверх по склону, к выходу из лощины, к стене. Из-за нее показались волосатые руки, которые помогли им перебраться через неровные камни. Конан осмотрел своих новых союзников: Зираса, мрачного, с тяжелым взглядом в туранской одежде, Аршака, все еще франтоватого, даже после долгой, утомительной скачки, тройку смуглых заморийцев, оскаливших зубы в приветственной улыбке. На Зирасе и Аршаке были такие же кольчуги, как на Конане и Сасане.

Около двух десятков кезанкийцев натянули поводья, остановив своих коней, когда с тетив луков заморийцев и Аршака сорвались первые стрелы. Некоторые ответили выстрелами из своих луков, другие быстро повернули коней и отъехали на безопасное расстояние, где спешивались, поскольку перескочить стену их коням было, явно, не под силу. Одно седло опустело, раненый конь понес своего назад в ущелье.

- Они, должно быть, преследовали нас, - прорычал Зирас. - Конан, ты солгал! Здесь не будет сотни всадников!

- Достаточно для того, что бы всем нам перерезали глотки, - ответил Конан, положив руку на свою саблю. - И Керасп может в любой момент послать за подкреплением.

- Мы удержимся за стеной, - хрипло сказал Зирас. - Думаю, ее построил тот же народ, что и храм Окровавленного Бога. Берегите свои стрелы до того когда они нападут.

Под прикрытием стрел, которыми осыпали стены четверо кезанкийцев справа и слева, остальные горцы сплошным потоком ринулись вверх по склону, передовые подняли вверх блестящие круглые щиты. За ними Конан различил Кераспа. Рыжебородый коварный предводитель кочевников гнал вперед своих людей.

- Стреляйте! - крикнул Зирас.

Стрелы полетели в столпившихся людей и трое, корчась в судорогах, остались лежать на склоне. Но остальные продвигались вперед, с горящими глазами, сжимая сабли в волосатых руках.

Оборонявшиеся выпустили последние стрелы в плотную массу горцев и поднялись из своего укрытия, обнажив сабли. Горцы подкатились к стене. Некоторые попытались подсадить друг друга на стену, другие подтаскивали небольшие валуны валуны к ее подножию, устраивая что-то наподобие ступеней. Вдоль стены были слышны глухие удары, словно боровшиеся ломали друг другу кости, хрипло свистела сталь, раздавались прерывистые стоны и проклятия умирающих. Конан снес голову вражескому воину и увидел рядом с собой Сасана, который направил пику прямо в открытый рот другого, так что острие вышло у того из затылка. Горец, бешено выкатил глаза, всадил нож в живот одного из заморийцев. Тот упал и тотчас же его место занял вопящий горец, который подтянулся и влез на стену прямо перед Конаном, не успевшим остановить его. Киммериец получил легкую рану в левую руку, ответный удар секиры рассек врагу плечо.

Перепрыгнув через его тело, он бросился на тех, кто пытался перелезть через стену, не ведая, как идет сражение с другой стороны. Зирас сыпал проклятиями на языке коринфян, Аршак ругался так, как это умеют только гирканцы. Кто-то издал предсмертный крик. Горец охватил длинными и сильными как у гориллы руками мускулистую шею Конана, но киммериец напряг мышцы и нанес удар ножом вниз раз и еще раз. Наконец, кезанкиец отпустил его и со стоном упал со стены.

Задыхаясь и ловя ртом воздух, Конан огляделся и понял, что натиск врагов ослабел. Оставшиеся в жив, покрытые кровавыми ранами кезанкийцы бежали вниз по склону. У подножия стены лежал ряд трупов. Все три заморийца были убиты или испускали последний вздох. Конан увидел, что Аршак сидит прислонившись спиной к стене, прижав руки к телу и кровь струится у него между пальцев. Губы принца посинели, но он растянул их в улыбке, внушавшей ужас.

- Рожденный во дворце, - прошептал он, - умирает за каменной стеной! Что ж, это судьба. На сокровище наложено проклятие: все, кто шли по следам Окровавленного Бога, умирали... - Он затих.

Зирас, Конан и Сасан молча посмотрели друг на друга: одежда висела клочьями, они были с головы до ног забрызганы кровью. Руки и ноги каждого были покрыты неглубокими ранами, но кольчуги спасли их от смерти, не пощадившей их спутников.

- Я видел - Карасп ускользнул, - прорычал Зирас. - Он доберется до своего селения и поднимет против нас все племя. Они пойдут по нашим следам. Мы должны опередить их, добыть идола и увезти его из этих мест, чтобы он не успел схватить нас. Сокровища хватит на всех.

- Верно, - проворчал Конан. - Но прежде, чем мы отправимся в путь, верни мне мою карту.

Зирас открыл рот, желая что-то сказать, но увидел, как Сасан взял один из луков и натянув тетиву, прицелился в него.

- Делай, как велит Конан, - сказал иранистанец.

Зирас открыл рот, желая что-то сказать, но увидел, как Сасан взял один из луков и натянув тетиву, прицелился в него.

- Делай, как велит Конан, - сказал иранистанец.

Зирас, пожав плечами, протянул Конану скомканный пергамент.

- Будь ты проклят! Но все же мне причитается треть сокровища.

Посмотрев на карту, Конан засунул ее себе за пояс.

- Ладно. Я не злопамятный. Конечно, ты - свинья, но держи слово и не пытайся обмануть нас, и мы поступим так же. Верно, Сасан?

Сасан кивнул и подобрал с земли пучок стрел.

Кони людей Зираса были привязаны в проходе за стеной. Конан, Сасан и Зирас выбрали себе наилучших и направились к каньону, открывавшемуся за узким проходом. Трех оставшихся коней они вели в поводу. Наступила ночь, но они двигались без остановок, помня о том, что за спиной Керасп с горами.

Конан зорко наблюдал за своими спутниками. Самое опасное время наступит, когда они добудут золотую статую и больше не будут нужны друг другу. Тогда Зирас и Сасан способны сговориться и убить Конана, или один из них может предложить ему убрать третьего. Каким бы жестоким и безжалостным ни был сын варвара, его кодекс чести не позволял первому замыслить измену.

Он раздумывал о том, что хотел сказать ему перед самой кончиной тот, кто составил карту. Смерть настигла Осторио в тот самый момент, когда он описывал храм: его слова были прерваны кровавой струей, хлынувшей изо рта. "Немедиец хотел о чем-то предупредить", - подумал Конан. Но о чем?

Уже рассвело, когда они выехали из ущелья в долину, с боков которой стеной стояли крутые склоны. В долину вел только один путь - проход, через который они проникли в нее. Он переходил в карниз, шириной примерно в тридцать шагов. С одной стороны на высоту, равную полету стрелы поднимались утесы, с другой стороны зияла бездонная пропасть. Казалось невозможным сойти вниз в глубину долины, затянутую туманом. Но все трое почти сразу же отвели глаза, ибо то, что они увидели перед собой заставило забыть и голод и усталость.

На самом краю пропасти возвышался храм, мерцавший в лучах восходящего солнца. Он был целиком высечен в гранитном утесе, и его огромный портал был обращен прямо к ним. Карниз вел к высокой бронзовой двери, позеленевшей от времени.

Конан не пытался угадать, какой народ, какие существа воздвигали это сооружение. Развернув карту, он стал разглядывать заметки на ее полях, стараясь понять, каким образом можно открыть двери храма.

Но Сасан, соскочив с седла, побежал к дверям, опередив своих спутников, издавая радостные вопли. Алчность заставила его забыть об осторожности.

- Дурак! - проворчал Зирас, спешиваясь. - Осторио записал предостережение здесь, на полях карты: что-то относительно Бога, который сам взимает дань с тех, кто хочет проникнуть в его святилище.

Сасан в эту минуту ощупывал выпуклости на богато украшенном портале и одну за другой тянул их к себе. Конан и Зирас услышали его торжествующий крик, когда одна из них поддалась у него под рукой. Но крик превратился в ужасный вопль: дверь храма, целая тонна литой бронзы внезапно наклонилась наружу и рухнула с оглушительным грохотом, раздавив иранистанца, словно насекомое. Из-под огромного ломтя текли алые струйки.

Зирас пожал плечами:

- Ну вот, я же сказал, что он дурак. Осторио, должно быть, нашел какой-то способ открыть дверь так, чтобы она не падала, не сходила с винтов, на которых укреплена.

"Одним ножом в спину меньше", - подумал Конан.

- Эти винты не настоящие, - сказал он, осматривая дверь вблизи. - Смотри! Дверь опять поднимается!

Винты, как и сказал Конан, были фальшивые. В действительности, дверь была укреплена на двух пружинах в нижних углах так, что могла падать вперед, словно подъемный мост. На верхних углах двери было прикреплено по цепи, которые по диагонали шли вверх и исчезали в отверстии у верхнего края дверной рамы. Сейчас цепи натянулись, в отдалении раздался глухой, скрежещущий звук, - и дверь стала медленно подниматься.

Конан схватил пику, брошенную Сасаном. Всунув конец ее древка в углубление в резьбе на внутренней поверхности двери, он вставил острие словно клин в верхний угол дверной рамы. Скрежет умолк и дверь замерла, поднявшись едва ли на одну десятую.

- Неглупо, Конан, - произнес Зирас. - Ну теперь, раз Бог получил свою пошлину, дверь больше не закроется.

Ступив на внутреннюю поверхность лежащей двери, он спрыгнул в храм. Конан последовал за ним. Остановившись у самого порога, они вглядывались в пространство, покрытое мрачными тенями, словно змеиное логово. Тишина царила в древнем храме. Ее нарушал лишь мягкий звук их шагов, когда они двинулись вглубь.

Осторожно шли они в полутьме. И вдруг вспышка багрового света, ударив в глаза, словно яркие лучи заходящего солнца. Они увидели Бога - глыбу литого золота, усыпанную горными драгоценными камнями.

Изваяние, немного больше человеческого роста, было похоже на гнома, что стоял выпрямив широко раздвинутые ноги на огромном куске базальта. Оно было повернуто лицом к входу в храм, с обеих сторон от него стояли разные сиденья из блестящего черного дерева, выложенного драгоценными камнями и перламутром в странном узоре, не похожем на что-либо, созданное людьми, ныне живущими на Земле.

Слева от статуи, в нескольких футах от основания пьедестала, в полу храма от стены до стены зияла трещина, шириной примерно в пятнадцать футов. В незапамятные времена, может быть до постройки храма, землетрясение разделило скалу. И в эту черную бездну много веков подряд безжалостные жрецы бросали вопивших от ужаса людей, принося их в жертву своему страшному божеству. Высокие стены храма были покрыты фантастическими резными узорами, кровля над головой утопала в тени.

Но внимание людей было приковано к идолу. Несмотря на то, что он был отталкивающе уродлив и грубо сделан, для них он воплощал богатство, при одной мысли о котором Конан почувствовал головокружение от успехов, выпавших на их долю.

- Кром и Имир! - выдохнул он. - На эти рубины можно купить целое королевство!

- Это слишком прекрасно для того, чтобы достаться неотесанному варвару, - задыхаясь, произнес Зирас.

Эти слова, произнесенные полубессознательно сквозь стиснутые зубы, были предостережением для Конана. Он быстро пригнулся, рядом свистнула сабля Зираса - лезвие, не задев шеи, срезало кусок с каффии. Проклиная свое легкомыслие и неосторожность, Конан отпрыгнул, подняв секиру.

Зирас набросился на него. Конан принял бой. Они сражались, нападая и отступая перед изваянием, которое, казалось, злобно наблюдало за схваткой, их ноги скользили по гладкому камню пола стальные лезвия звенели и свистели в воздухе. Конан был крупнее коринфянина, но Зирас отличался необыкновенной ловкостью, был силен и опытен и знал множество опасных приемов. Снова и снова Конан оказывался на волосок от смерти.

Но вот варвар поскользнулся на отполированном полу и его удар пришелся по воздуху. Зирас, призвав на помощь всю свою силу и быстроту движений, сделал мощный выпад, казалось, его сабля неизбежно должна пронзить молодого воина. Но киммериец вовсе не потерял равновесие. С гибкостью пантеры он изогнул свое сильное тело так, что длинное лезвие Зираса прошло у него под мышкой сквозь ткань рубахи. На мгновение сабля Зираса запуталась в складках. Коринфянин, не растерявшись, нанес удар кинжалом, который держал в левой руке. Острие вонзилось Конану в правую руку и в тот же момент нож в левой руке варвара, прорвав кольчугу врага, проник ему в тело меж ребер. Зирас закричал, в горле у него что-то булькнуло, он откинулся назад и упал, раскинув руки на полу.

Конан, отбросив оружие, встал на колени и оторвал кусок ткани от своей рубахи, что бы добавить еще одну повязку к тем, что уже были на нем. Он перевязал рану, затянув зубами и руками узлы и поднял взгляд на Окровавленного Бога, глядевшего на него с высоты пьедестала. Кошмарное сверкающее лицо казалось, выражало злорадство и ненасытную жадность. Конан вздрогнул и по спине его пробежал холодок, он замер, охваченный страхом перед сверхъестественным, который был присущ суеверному варвару.

Но он быстро взял себя в руки. Окровавленный Бог принадлежал теперь ему, вопрос заключался лишь в том, как увезти эту массивную глыбу. Если идол не полый, то он даже не сдвинет его с места. Но когда Конан постучал рукояткой ножа по статуе, то убедился, что внутри пустота. Конан прошелся по храму, строя различные планы и раздумывая, не разбить ли ему одно из тех тяжелых деревянных сидений, стоявших по бокам идола, что бы сделать рычаг из ножки, с помощью которого можно будет поднять Бога с пьедестала и вытащить его из храма, привязав цепями от входной двери к нескольким коням. Внезапно громкий голос заставил его повернуться.

- Ни с места! - Торжествующий крик прозвучал на кезанкийском наречии.

Конан увидел двух человек, стоявших в дверях и целившихся в него из тяжелых двойных гирканских луков. Один из них был высоким, тощим и рыжебородым.

- Керасп! - воскликнул Конан, потянувшись за саблей и ножом, которые бросил на пол.

Спутник Кераспа был крепкий, приземистый человек, которого Конан, как ему показалось, уже видел где-то раньше.

- Не двигаться, - произнес предводитель горцев. - Ты подумал, что я бежал в свое селение, верно? Так вот, я преследовал вас всю ночь с единственным человеком из моих людей, который остался невредимым. - Он с восхищением посмотрел на идола. - Если бы я знал, что в этом храме хранится такое сокровище, я давно бы взял его себе, что бы там ни говорили суеверные дураки из моего племени. Рустум, подбери себе саблю и кинжал.

Спутник Кераспа бросил взгляд на медную голову ястреба, которой кончалась ручка секиры Конана.

- Погоди, - крикнул он. - Это ведь тот самый, кто спас меня от пытки в Аренжуне! Я узнал его оружие!

- Молчи! - прорычал Керасп. - Вор умрет!

- Нет! Он спас мне жизнь! Что я видел от тебя, кроме тяжких трудов и ничтожной платы? Я больше не слуга тебе, грязный пес!

Рустум ступил вперед, подняв подобранную им секиру Конана, но в ту же секунду Керасп, повернувшись к нему, спустил стрелу с тетивы. Она вонзилась в тело противника. Горец пронзительно вскрикнул и покатился, скользя по полу храма прямо к краю бездонной трещины, и рухнул вниз. Отчаянные вопли доносились из бездны все слабее и, наконец, замерли.

Быстрый, как метнувшаяся змея, прежде чем безоружный Конан успел сделать хоть одно движение, Керасп выхватил из колчана новую стрелу и натянул тетиву для нового выстрела. Конан прыгнул, словно тигр, так, что сбил бы с ног вождя кочевников, даже если бы тот успел выстрелить в него. И вдруг послышался тяжелый звон металла. Усыпанный рубинами Бог сошел с каменного возвышения и сделал широкий шаг к Кераспу.

С испуганным воплем, вождь кочевников выпустил стрелу, предназначавшуюся Конану, в ожившую статую. Стрела ударилась о плече золотого Бога, отскочила и полетела вверх, переворачиваясь в воздухе, а длинные руки вытянулись и схватили Кераспа за руку и ногу.

Отчаянные крики срывались с покрытых пеной губ Кераспа, а Бог, повернувшись, торжественно двинулся к провалу. Это зрелище парализовало Конана, наполнив его ужасом, а Бог, медленно шагая вперед, преградил ему путь к выходу: куда бы он не повернул, он неминуемо попал бы в объятия этих страшных рук, длинным, подобно обезьяньим. К тому же, Бог, при всей своей массивности двигался весьма проворно.

Окровавленный Бог приблизился к бездонному колодцу и поднял Кераспа высоко над головой, чтобы сбросить его в черную бездну провала, Конан увидел, как Керасп открыл рот, с его губ на рыжую бороду стекала слюна, он стал издавать отчаянные вопли, словно обезумев. Покончив с Кераспом, Бог без сомнения примется за него. Древние жрецы не должны были бросать жертвы в бездну - этим занимался Бог.

Когда статуя качнулась назад на своих золотых ногах, чтобы сбросить вниз Кераспа, Конан протянул назад руку, нащупал одно из древних сидений. Они, конечно, предназначались для верующих жрецов, или других прислужников древнего Бога. Конан, резко повернувшись, схватил массивное сиденье за высокую спинку и поднял его. Чувствуя, что мускулы его едва не лопаются от напряжения, он раскрутил сиденье над головой и ударил им Золотого Бога в спину между лопатками, в то время, как тело вопящего Кераспа уже летело в бездну.

Дерево сиденья расщепилось от удара о металлическое тело. Нападение застало Бога в тот момент, когда он покачнулся вперед, бросая Кераспа и он потерял равновесие. Какую-то долю секунды монстр балансировал на краю провала, отчаянно колотя по воздуху своими длинными золотыми руками. Затем сверкающий Бог тоже рухнул в пустоту.

Конан бросил на пол остатки сиденья и заглянул в пропасть. Крики Кераспа уже затихли. Конану почудилось, что он услышал где-то очень глубоко внизу слабый звук падения, какой мог произвести идол, ударившись о скалу и отскочив от нее, но наверняка сказать было трудно. Ни грохота, ни плеска: все стихло.

Конан провел рукой по лбу и устало улыбнулся. Кончилось проклятие Окровавленного Бога, исчез и сам Бог. Какое бы огромное богатство не скрылось сейчас навсегда в земных недрах, Конан не жалел, что его ценой купил себе жизнь. На земле осталось еще немало сокровищ, которые можно было украсть.

Он подобрал свою секиру, лук Рустума и вышел из храма на солнечный свет, что бы выбрать себе лучшего коня.

РОБЕРТ ГОВАРД

ДОЧЬ ЛЕДЯНОГО ГИГАНТА

...И вот затих лязг мечей и топоров. Умолкли крики побоища. Тишина опустилась на окровавленный снег. Белое холодное солнце, ослепительно сверкавшее на поверхности ледников, вспыхивало теперь на погнутых доспехах и поломанных клинках там, где лежали убитые. Мертвые руки крепко держали оружие. Головы, увенчанные шлемами, в предсмертной агонии запрокинули к небу рыжие или золотистые бороды, как бы взывая напоследок к Имиру Ледяному Гиганту, богу народа воинов.

Над кровавыми сугробами и закованными в доспехи телами стояли друг против друга двое. Только они и сохраняли жизнь в этом мертвом море. Над головами из висело морозное небо, вокруг расстилалась бескрайняя равнина, у ног лежали павшие соратники. Двое скользили между ними словно призраки, покуда не очутились лицом к лицу.

Были они высоки ростом и сложены как тигры. Щиты были потеряны, а латы помяты и посечены. На броне и клинках застывала кровь. Рогатые шлемы украшены были следами ударов. Один из бойцов был безбород и черноволос, борода и кудри другого на фоне залитого солнцем снега отсвечивали алым.

- Эй, приятель, - сказал рыжий. - Назови-ка свое имя, чтобы я мог рассказать своим братьям в Ванахейме о том, кто из шайки Вульфера пал последним от меча Хеймдала.

- Не в Ванахейме, - проворчал черноголовый воин, - а в Валгалле расскажешь ты своим братьям, что встретил Конана из Киммерии!

Хеймдал зарычал и прыгнул, его меч описал смертоносную дугу. Когда свистящая сталь ударила по шлему, высекая сотни голубых искр Конан зашатался и перед глазами его поплыли красные круги. Но и в таком состоянии он сумел изо всех сил нанести прямой удар. Клинок пробил пластины панциря, ребра и сердце - рыжий боец пал мертвым к ногам Конана.

Киммериец выпрямился, освобождая меч, и почувствовал страшную слабость. Солнечный блеск на снегу резал глаза как нож, небо вокруг стало далеким и тусклым. Он отвернулся от побоища, где золотобородые бойцы вместе со своими рыжими убийцами покоились в объятиях смерти. Ему удалось сделать лишь несколько шагов, когда потемнело сияние снежных полей. Он внезапно ослеп, рухнул в снег и, опершись на закованное в броню плечо, попытался стряхнуть пелену глаз - так лев потрясает гривой.

... Серебристый снег пробил завесу мрака и зрение начало возвращаться к Конану. Он поглядел вверх. Что-то необычное, что-то такое, чему он не мог найти ни объяснения, ни названия, произошло с миром. Земля и небо стали другого цвета. Но Конан и не думал об этом: перед ним, качаясь на ветру, словно молодая береза, стояла девушка. Она казалась выточенной из слоновой кости и была покрыта лишь муслиновой вуалью. Ее изящные ступни словно бы не чувствовали холода. Она смеялась прямо в лицо ошеломленному воину, и смех ее был бы слаще шума серебристого фонтана, когда бы не был отравлен ядом презрения.

- Кто ты? - спросил киммериец. - Откуда ты взялась?

- Разве это важно? - голос тонкострунной арфы был безжалостен.

- Ну, зови своих людей, - сказал он, хватаясь за меч. - Силы покинули меня, но моя жизнь вам дорого обойдется. Я вижу, ты из племени ванов.

- Разве я это сказала?

Взгляд Конана еще раз остановился на ее кудрях, которые сперва показались ему рыжими. Теперь он разглядел, что не были они ни рыжими, ни льняными, а подобными золоту эльфов - солнце горело на них так ярко, что глазам было больно. И глаза ее были ни голубые, ни серые, в них играли незнакомые ему цвета. Улыбались ее пухлые алые губы, и вся она, от точеных ступней до лучистого вихря волос была подобна мечте. Кровь бросилась в лицо воину.

- Не знаю, - сказал он, - кто ты - врагиня ли из Ванахейма или союзница из Асгарда. Я много странствовал, но не встречал равной тебе по красоте. Золото кос твоих ослепило меня... Таких волос я не видел и у прекраснейших из дочерей Асгарда, клянусь Имиром...

- Тебе ли поминать Имира, - с презрением сказала она. - Что ты знаешь о богах снега и льда, ты, ищущий приключений между чужих племен пришелец с юга?

- Клянусь грозными богами моего народа! - в гневе вскричал Конан. - Пусть я не золотоголовый ас, но нет равного мне на мечах! Восемь десятков мужей погибло сегодня на моих глазах. Лишь я один остался в живых на поле, где молодцы Вульфера повстречали волчью стаю Браги. Скажи, дева, видела ли ты блеск стали на снегу или воинов, бредущих среди льдов?

- Видела я иней, играющий на солнце, - отвечала она. - Слышала шепот ветра над вечными снегами.

Он вздохнул и горестно покачал головой.

- Ньорд был должен присоединиться к нам перед битвой. Боюсь, что он со своим отрядом попала в ловушку. Вульфер и его воины мертвы... Я думал, что на много миль вокруг нет ни одного селения - война загнала нас далеко. Но не могла же ты прийти издалека босяком. Так проводи меня к своему племени, если ты из Асгарда, ибо я слаб от ран и борьбы.

- Мое селение дальше, чем ты можешь себе представить, Конан из Киммерии, рассмеялась дева.

Она раскинула руки и закружилась перед ним, склонив голову и сверкая очами из-под длинных шелковистых ресниц.

- Скажи, человек, разве я не прекрасна?

- Ты словно заря, освещающая снега первым лучом, - прошептал он и глаза его запылали, как у волка.

- Так что же ты не встаешь и не идешь ко мне? Чего стоит крепкий боец, лежащий у моих ног? - в речи ее он услышал безумие. - Тогда ложись и подыхай в снегу, как эти болваны, черноголовый Конан. Ты не дойдешь к моему жилищу.

С проклятием Конан вскочил на ноги. Его покрытое шрамами лицо исказила гримаса. Гнев опалил ему душу, но еще жарче было желание - кровь пульсировала в щеках и жилах. Страсть сильнейшая чем пытка охватила его, небо стало красным. Безумие обуяло воина, и он забыл об усталости и ранах.

Не говоря ни слова, он засунул окровавленный меч за пояс и бросился на нее, широко расставив руки.

Она захохотала, отскочила и бросилась бежать, оглядываясь через плечо и не переставая смеяться. Конан помчался за ней, глухо рыча.

Он забыл о схватке, о латниках, залитых кровью, о Ньорде и его людях, не поспевших к сражению. Все мысли устремились к летящей белой фигурке. Они бежали по ослепительной снежной равнине. Кровавое поле осталось далеко позади, но Конан продолжал бег со свойственным его народу тихим упорством. Его обутые железом ноги глубоко проваливались в снег. А девушка танцевала по снежному насту как перышко и следов ее ступней нельзя было различить на инее. Холод проникал под доспехи разгоряченного воина и одежду, подбитую мехом, но беглянка в своей вуали чувствовала себя словно среди пальмовых рощ юга. Все дальше и дальше устремлялся за ней Конан, изрыгая чудовищные проклятия.

- Не уйдешь! - рычал он. - Попробуй заманить меня в засаду я поотрубаю головы твоим сородичам! Попробуй спрятаться - я горы расшибу и пойду за тобой даже в преисподнюю!

Издевательский смех был ему ответом.

Она увлекала его все дальше в снежную пустыню. Шло время, солнце стало клониться к земле и пейзаж на горизонте стал другим. Широкие равнины сменились невысокими холмами. Далеко на севере Конан увидел величественные горные вершины, отсвечивающие в лучах заходящего светила голубым и розовым. В небе горело полярное сияние. Да и сам снег отливал то холодной синевой, то ледяным пурпуром, то вновь становился по-зимнему серебряным. Конан продолжал бег в этом волшебном мире, где единственной реальностью был танцующий на снегу белый силуэт, все еще недосягаемый.

Он уже ничему не удивлялся - даже когда двое великанов преградили ему дорогу. Пластины из панцирей заиндевели, на шлемах и топорах застыл лед. Снег покрывал их волосы, бороды смерзлись, а глаза были холодны, как звезды на небосклоне.

- Братья мои! - воскликнула девушка, пробегая между ними.

- Смотрите - я привела к вам человека! Вырвите его сердце покуда оно бьется, и мы возложим его на жертвенник нашего отца!

Гиганты зарычали - словно айсберги столкнулись в океане. Они взметнули сверкающие топоры, когда киммериец бросился на них. Заиндевевшее лезвие блеснуло перед ним, на миг ослепив, но он ответил выпадом и клинок пробил ногу противника повыше колена. С криком упал он на снег, но удар другого великана поверг Конана. Воина спасла броня, хотя плечо и онемело. И увидел Конан, как над возвысилась на фоне холодного неба огромная, словно бы высеченная изо льда фигура. Топор ударил - и вонзился в снег, потому что варвар откатился в сторону и вскочил на ноги. Великан зарычал и вновь поднял топор, но клинок Конана уже засвистел в воздухе. Колени великана подогнулись и он медленно опустился в снег, обагренный кровью из рассеченной шеи.

Конан огляделся и увидел девушку, смотревшую на происходящее расширенными от ужаса глазами.

Капли крови стекали с его плеча, и грозно вскричал Конан:

- Зови остальных своих братьев! Их сердца я брошу на поживу полярным волкам! Тебе не уйти!

В страхе она бросилась вперед - без смеха, без оглядки, без памяти. Варвар мчался изо всех сил, но расстояние между ними все увеличивалось.

Конан стиснул зубы так, что кровь пошла из десен, и ускорил бег. И вот между ними осталось не более ста шагов.

Бежать ей было все трудней, и он уже слышал ее тяжелое дыхание. Чудовищная выносливость варвара победила.

Адский огонь, который она разожгла в дикой душе Конана, разгорелся в полную силу. С нелюдским ревом он настиг ее и она, защищаясь вытянула руки вперед. Он отшвырнул меч и сжал девушку в объятиях. Тело ее дугой изогнулось в его железных руках. Золотистые волосы ослепляли Конана, а плоть ее, гладкая и холодная, казалась выточенной из обжигающего льда.

- Да ты ледышка! - бормотал он. - Я согрею тебя огнем моей крови!

В отчаянном усилии она освободилась и отскочила назад, оставив в его кулаке обрывок вуали. Золотистые волосы ее растрепались, грудь тяжело вздымалась, и Конана еще раз поразила ее нечеловеческая красота.

Она воздела руки к звездам на небосклоне, и голос ее навсегда запечатлелся в памяти Конана:

- Имир, отец мой, спаси!

Воин протянул руки, чтобы схватить ее, и тут словно бы раскололась ледяная гора. Небо заполыхало холодным огнем, и был он так ослепителен, что киммериец зажмурился. Огонь этот охватил тело девушки. И она исчезла.

Высоко над его головой колдовские светила кружились в дьявольском танце. За дальними горами прокатился гром, словно проехала гигантская боевая колесница и огромные кони высекли своими подковами искры из ледяной дороги.

А потом зарево, белые вершины и сияющее небо закачались перед глазами Конана. Тысячи огненных шаров рассыпались каскадами брызг, а небосвод закружился, как гигантское колесо, сыплющее звездным дождем.

Волной поднялась земля из-под его ног, и киммериец рухнул в снег. ничего уже не видя и не слыша.

... Он почувствовал присутствие жизни в этой темной и холодной вселенной, где солнце давным-давно погасло. Кто-то безжалостно тряс его тело и сдирал кожу со ступней и ладоней. Конан зарычал от боли и попытался нашарить меч.

- Он приходит в себя, Хорса, - раздался голос. - Давай-ка поживей растирай ему руки и ноги - может, он еще сгодится в бою!

- Никак не разжать левую руку, - сказал другой. - Что-то он в ней держит.

Конан открыл глаза и увидел бородачей, склонившихся над ним. Его окружали высокие золотоволосые воины в латах и мехах.

- Конан! - воскликнул один из них. - Никак ты живой!

- Клянусь Кромом, Ньорд, - простонал Конан. - Или я живой, или вы все уже в Валгалле.

- Мы-то живые, - ответил ас, продолжая растирать ступни Конана. - Не смогли соединиться с вами потому, что пришлось прорубаться через засаду. Тела еще не успели остыть, когда мы пришли на поле. Тебя не было среди павших, и мы пошли по следу. Клянусь Имиром, Конан, почему тебя понесло в полярную пустыню? Долго шли мы за тобой, и, клянусь Имиром, найти не надеялись - поземка уже заметала следы...

- Не поминай Имира слишком часто, - сказал один из бойцов. - Это ведь его владения. Старики говорят, вон между теми вершинами.

- Я видел деву, - прошептал Конан. - мы встретились с людьми Браги на равнине. Сколько времени дрались - не знаю. В живых остался только я. Я ослабел и замерз, и весь мир вокруг переменился - теперь-то я вижу, что все по-прежнему. Потом появилась дева и стала увлекать меня за собой. Она была прекрасна, словно холодные огни ада. Тут напало на меня какое-то безумие и забыл я все на свете, помчался за ней... Вы видели ее следы? Видели великанов в ледяной броне, сраженных мной?

Ньорд покачал головой.

- Только твои следы были на снегу, Конан.

- Значит, я рехнулся, - сказал киммериец. - Но я видел девушку, плясавшую нагишом на снегу так же ясно, как вижу вас. Она была уже в моих руках, но сгинула в ледяном пламени...

- Он бредит, - прошептал Ньорд.

- О нет! - воскликнул старик с горящими глазами. То была Атали - дочь Имира Ледяного Гиганта. Она приходит к тем, кто умирает на поле битвы. Когда я был юным, то видел ее, валяясь полумертвым на кровавом поле Вольфравен. Она кружилась среди трупов, тело ее было подобно слоновой кости, а волосы сияли золотом в лунном свете. Я лежал и выл, как подыхающий пес, потому что у меня не было сил поползти за ней. Она заманивает бойцов с поля сражения в ледяную пустыню, чтобы ее братья могли принести их неостывшие сердца в жертву Имиру. Точно говорю вам, Конан видел Атали, дочь Ледяного Гиганта!

- Ха! - воскликнул Хорса. - Старина Горм в молодые годы повредился умом, когда ему проломили башку в сражении. Конан просто бредил после жестокой сечи. Гляньте-ка, во что превратился его шлем! Любого из этих хватит, чтобы выбить из головы всякий ум. Он бежал по снегу за призраком. Ты ведь южанин, откуда тебе знать об Атали?

- Может, ты и прав, - сказал Конан. - Но струхнул изрядно.

Он умолк и уставился на свою левую ладонь. Он поднял ее вверх, и в наступившей тишине воины увидели обрывок материи, сотканной из таких тонких нитей, каких не прядут на земных веретенах.

СПРЭГ ДЕ КАМП, ЛИН КАРТЕР

ЛОГОВО ЛЕДЯНОГО ЧЕРВЯ

Преследуемый ледяной красотой дочери Имира Атали и заскучав от простой жизни киммерийских поселений, Конан отправляется на юг, в цивилизованные королевства, в надежде найти применение своему мечу, устроившись командиром наемников на службе у разных Гиборейских князьков. В это время ему около двадцати трех лет.

1

Весь день одинокий наездник ехал высоко по склонам Эглофийских гор, которые тянулись через мир с востока на запад как могучая стена из снега и льда, отделяя северные земли Ванахейма, Асгарда и Гипербореи от южных королевств. В середине зимы большая часть перевалов была закрыта. Однако с приходом весны они открывались, чтобы открыть отрядам свирепых светловолосых северных варваров пути, по которым они могли совершать набеги на теплые южные земли.

Этот наездник был один. На вершине перевала, который вел на юг в Пограничное Королевство и Немедию, он сдержал на секунду коня, засмотревшись на фантастический вид перед собой.

Небо представляло собой купол пурпурных и золотых паров, темнеющих от зенита к восточному горизонту пурпуром наступающего вечера. Но огненное великолепие умирающего дня все еще очерчивало белые шапки гор обманчиво-теплым на вид розовым сиянием. Оно отбрасывало темно-лиловые тени на замерзшую поверхность огромного ледника, который извивался как ледяная змея из ущелья между высокими пиками, все ниже и ниже, пока не поворачивал перед перевалом и не уходил затем опять влево, чтобы истощиться у подножий гор и превратиться в водяной поток. Путешествующим через перевал приходилось осторожно выбирать путь мимо края ледника в надежде не провалиться в одну из скрытых на нем трещин и не быть сметенным горной лавиной с высоких склонов. Заходящее солнце превратило ледник в сверкающий багряно-золотой простор. На скалистых склонах, поднимающихся от краев ледника, были редко разбросаны точки - сучковатые карликовые деревья.

Путник знал, что это - Ледник Снежного дьявола, известный также под именем Реки Смертельного льда. Он слышал об этом леднике, хотя за годы странствий ему так и не довелось попасть сюда раньше. Все, что он только слышал об этом охраняемом ледником перевале, было покрыто тенью невыразимого страха. Никто не мог сказать, почему в суровых горах запада в рассказах о Снежном Дьяволе его соплеменники-киммерийцы употребляли самые страшные выражения. Его часто поражали легенды, которых много ходило о леднике и которые наделяли его смутной аурой древнего зла. Рассказывали, что там без вести пропадали целые группы людей.

Киммерийский юноша Конан нетерпеливо отметал эти слухи. У пропавших, думал он, наверняка не хватало опыта горных переходов и они беспечно забредали на один из тех мостиков из тонкого льда, под которыми скрывались ледяные расщелины. И тогда снежный мост рушился, обрекая их на смерть в зелено-голубых глубинах ледника. Знает Кром, такое случалось довольно часто; не один детский приятель молодого киммерийца погиб таким образом. Но это не значило, что надо говорить о Снежном Дьяволе с дрожью в голосе, смутными намеками и отводя глаза в сторону.

Конан горел желанием спуститься по перевалу к низким плато Пограничного Королевства, потому что ему стала надоедать простая жизнь родных киммерийских селений. Его злосчастные приключения с отрядом златовласых асов в походе на Ванахейм принесло ему много горьких поражений и никакой выгоды. Оно также оставило в его памяти воспоминание о ледяной красавице Атали, дочери ледяного великана, которая чуть не завлекла его на смерть во льдах.

В общем, он получил все, что хотел в суровых северных краях. Он горел желанием вернуться на жаркие земли Юга, вновь испытать радость от шелковых одеяний, золотистого вина, прекрасной еды и нежного женского тела. Довольно, думал он, тоскливого однообразия сельской жизни и спартанской суровости полевой жизни!

Его конь вышел к месту, где ледник пересекал прямую дорогу к равнинам. Конан слез с седла и повел животное по узкой тропинке, слева от которой был ледник, а справа - высокий, укрытый снегом склон. Его огромная накидка из медвежьей шкуры была велика даже для его громадной фигуры. Она скрывала кольчугу и широкий меч на бедре.

Его глаза вулканического голубого цвета сверкали из-под края рогатого шлема, а шарф закрывал и нижнюю часть лица, чтобы защитить легкие от остроты холодного воздуха высот. В свободной руке он нес тонкую пику. Там, где тропинка извивалась по поверхности ледника, Конан шел осторожно, втыкая конец пики в снег в тех местах, где могла скрываться расщелина. Боевой топор висел на ремне, прикрепленный к седлу.

Он приблизился к концу узкой тропинки между ледником и горой, где ледник сворачивал влево, а тропинка продолжала спускаться по широкой пологой поверхности, слегка покрытой весенним снегом, на которой попадались валуны и холмики. Вдруг крик ужаса заставил его резко обернуться и вскинуть покрытую шлемом голову.

Слева от него, на расстоянии полета стрелы, где ледник в последний раз выравнивался прежде чем начать свой окончательный спуск, группа косматых неуклюжих существ окружила стройную девушку в белых мехах. Даже с такого расстояния сквозь чистый горный воздух Конан мог различить теплый, с румяными щечками овал ее лица и копну блестящих коричневых волос, которые выбивались из-под ее белого капюшона. Она была настоящей красавицей.

Не оставив себе времени на раздумья, Конан сбросил свою накидку и, опершись на пику, вспрыгнул в седло. Он дернул за поводья и ударил в ребра коня шпорами. Когда перепуганное животное подалось слегка назад из-за спешки, с которой было сдержано его движение вперед, Конан открыл рот, чтобы произнести проклятие и страшный боевой клич киммерийцев, но тут же закрыл его. Будучи молодым человеком, он бы издал этот клич, чтобы вдохновить себя, но годы службы в Туране научили его некоторой хитрости. Не было смысла предупреждать нападавших на девушку о своем появлении раньше времени.

Впрочем, они услышали его приближение довольно скоро. Хотя снег заглушал стук конских копыт, слабый звон кольчуги, скрип седла и сбруи заставили одного из них обернуться. Этот человек что-то крикнул и потянул за руку соседа, и через несколько секунд все они повернулись в сторону приближающегося Конана и приготовились встретить его.

Там было с десяток горных людей, вооруженных толстыми деревянными дубинами, топорами и копьями с каменными наконечниками. Это были приземистые существа с короткими конечностями, закутанные в рваные грязные куски меха. Маленькие, налитые кровью глаза горели из-под нависающих бровей и покатых лбов; толстые губы растянулись, обнажив большие желтые зубы. Они напоминали остатки какой-то из ранних стадий эволюции человека, о которых Конан однажды слышал спор придворных философов немедийских замков. Но сейчас, однако, он был слишком сильно занят управляя конем и целясь пикой, чтобы уделить этому предмету более чем одно мимолетное воспоминание. И он обрушился на них как гром небесный.

2

Конан знал, что с таким количеством пеших врагов можно справиться единственным способом - полностью использовать преимущество подвижности коня, все время находиться в движении, чтобы не дать им сосредоточиться вокруг себя. Потому что, в то время как его кольчуга могла защитить его собственное тело от большинства ударов, даже их оружием, самым примитивным, можно было быстро уложить коня. Поэтому он направился к ближайшему звере-человеку, направляя коня немного левее.

Когда железная пика пробила кость и мохнатую плоть, горный человек вскрикнул, выронил оружие и попытался схватить древко копья Конана. Рывок коня швырнул недочеловека на землю. Острие пики потянулось вниз, а противоположный ее конец поднялся. Пронесшись на коне сквозь разбежавшуюся толпу, Конан высвободил пику.

За его спиной горные люди взорвались хором криков и воплей. Они махали руками и кричали что-то друг другу, отдавая одновременно десятки противоречивых команд. Тем временем Конан резко развернул коня и галопом понесся сквозь толпу. Брошенное копье задело его покрытое кольчугой плечо; другое оставило небольшую открытую рану на боку коня. Но он направил свою пику в следующего горного человека и снова выехал со свободной пикой, оставив позади корчащееся, бьющееся тело обрызгивать снег алым.

На третий раз человек, которого он поразил копьем, покатился в падении и обломал древко пики. Выехав на свободное пространство, Конан отбросил обломок пики и схватился за рукоятку топора, который висел у него на седле. Когда он въехал в гущу еще раз, он наклонился из седла. Стальное лезвие сверкало огнем в зареве заката, когда топор описал огромную восьмерку с одной петлей налево и одной направо. С каждой стороны на снег упал горный человек с расколотым пополам черепом. Багряные капли забрызгали снег. Третий горный человек, который недостаточно быстро двигался, был сбит с ног конем Конана.

С воплем ужаса сбитый человек, шатаясь, встал на ноги и, хромая, побежал. Через мгновение шестеро остальных присоединились к его паническому бегству через ледник. Конан натянул поводья, чтобы посмотреть на их уменьшающиеся косматые фигуры и вдруг вынужден был спрыгнуть с седла, потому что его конь зашатался и упал. Копье с кремневым наконечником глубоко засело в туловище животного, как раз за местом, где была левая нога Конана. Взглянув на животное, Конан понял, что оно мертво.

"Прокляни меня Кром за мою глупость!" - проворчал он про себя. В северных краях кони были редкостью и дорого стоили. Этого жеребца он привез из самой Заморы. Он держал его в конюшне, кормил и баловал всю долгую зиму. Он не взял его с собой в поход с асами, зная, что глубокий снег и ненадежный лед практически сделают его практически бесполезным. Он рассчитывал, что верное животное доставит его в теплые края, а теперь оно лежало мертвое, и все из-за того, что он, повинуясь импульсу, вмешался в ссору горных людей, к которой не имел никакого отношения.

Когда его тяжелое дыхание успокоилось и красный туман боевой ярости рассеялся из его глаз, он обернулся к девушке, из-за которой сражался. Она стояла в нескольких метрах, глядя на него широко раскрытыми глазами.

- С тобой все в порядке, милая? - промычал он. - Эти звери не ранили тебя? Не бойся, я не враг. Я Конан, киммериец.

Она ответила на диалекте, который он никогда раньше не слышал. Похоже, что это была одна из форм гиперборейского, в которой попадались слова из других языков - некоторые из немедийского, а некоторых он не знал вовсе. Он с трудом понимал половину из того, что она говорила.

- Ты сражаешься... как бог, - выдохнула она. - Я думала - сам Имир пришел спасти Илгу.

Когда она успокоилась, ему удалось из потока ее слов понять что произошло. Ее звали Илга, она была из племени вирунийцев - ветви гиперборейцев, которые перекочевали в Пограничное королевство. Ее народ жил в непрекращающейся войне с косматыми каннибалами, которые жили в пещерах в Эглофийских горах. В этой пустынной местности шла отчаянная борьба за выживание; если бы Конан не спас ее, каннибалы съели бы ее.

Два дня назад, объяснила она, она отправилась с небольшой группой вирунийцев, чтобы пройти перевал над ледником Снежного Дьявола. Отсюда они намеревались ехать верхом еще несколько дней на северо-восток до Сигтоны, ближайшей гиперборейской крепости. Там у них были соплеменники, с которыми вирунийцы собирались торговать на весенней ярмарке. Там же дядюшка Илги, который ехал с ними, думал подыскать ей хорошего жениха. Но они попали к косматым в засаду и только Илга уцелела в страшной схватке на скользких склонах. Последними словами дяди к ней перед тем, как ему раскроили череп каменным топором, были слова лететь домой как ветер.

До того как она скрылась из виду горных людей ее конь поскользнулся на льду и сломал ногу. Ей удалось вовремя соскочить и, хотя и в синяках, убежать. Но косматые видели ее падение и часть из них бросилась стремглав за ней по леднику чтобы схватить ее. Ей показалось, что она убегала от них много часов. Но, в конце концов они догнали и окружили ее, как видел сам Конан.

Конан промычал сочувственно; его глубокая неприязнь к гиперборейцам, основанная на его временном пребывании рабом на гиперборейских плантациях, не распространялась на их женщин. Это была суровая история, но и жизнь в суровых северных краях была жестокой. Он часто слышал о подобных вещах.

Теперь, однако, у них появилась другая проблема. Наступала ночь и ни у нее, ни у Конана не было коня. Поднимался ветер и у них было мало шансов пережить ночь на поверхности ледника. Они должны найти убежище и развести костер, или к дани Снежному Дьяволу добавятся еще две жертвы.

3

Конан уснул глубокой ночью. Они нашли углубление под нависшей скалой сбоку от ледника, где растаяло достаточно льда, чтобы они могли втиснуться. Если повернуться спиной к гранитной поверхности утеса, усеянной глубокими бороздами и следами от трения ледника, было достаточно места чтобы вытянуться. Перед углублением поднимался край ледника - чистый, прозрачный лед, изборожденный полостями расщелин и туннелями. И хотя холод от льда пробирал их до костей, им все же было теплее, чем если бы они были на поверхности, где завывающий ветер толкал перед собой плотные снежные облака.

Илга не хотела идти с Конаном, хотя он дал ей ясно понять, что не причинит ей вреда. Она пыталась вырвать у него свою руку, выкрикивая непонятное слово, которое звучало примерно как "яхмар". Наконец, потеряв терпение, он слегка стукнул ее по голове и принес ее, потерявшую сознание, в сырое убежище пещеры.

Потом он ушел, чтобы подобрать свою медвежью накидку, оружие и припасы, привязанные к седлу. На скалистом склоне, возвышавшемся над ледником, он насобирал две охапки веток, листьев и поленьев, которые принес в пещеру. Там с помощью кремня и стали он развел небольшой костер. Он больше создавал иллюзию тепла, чем давал настоящее тепло, потому что Конан не осмеливался позволить ему разгореться, чтобы он не растопил находящуюся рядом стену ледника, вынудив их покинуть их убежище из-за воды.

Оранжевые отблески огня глубоко освещали трещины и туннели, которые уходили в тело ледника, пока их извилины и ответвления не терялись в смутной дали. Негромкое журчание текущей воды достигало ушей Конана, то и дело прерываемое скрипом и хрустом медленно двигающегося льда.

Конан снова вышел на обжигающий ветер, чтобы отрубить от окоченевшего трупа коня несколько толстых ломтей мяса. Он принес их в пещеру, чтобы поджарить на концах заостренных палок. Жаркое из конины и ломти черного хлеба из переметной сумы, залитые горьковатым асгардским пивом из бурдюка составили грубую, но питательную трапезу.

Казалось, что Илга пришла в себя, когда поела. Сначала Конан подумал, что она все еще сердится на него за то, что он ее ударил. Но постепенно он увидел, что она вовсе не думает об этом происшествии. Напротив, она была охвачена страшным ужасом. Это был не тот обычный страх, который она испытывала к банде косматых зверей, которые преследовали ее, но глубокий, суеверный ужас каким-то образом связанный с ледником. Когда он попытался расспросить ее, она не смогла сказать ничего, кроме одного слова: "Яхмар! Яхмар!" и ее прекрасное лицо стало бледным и исказилось от ужаса. Когда он попытался узнать у нее значение этого слова, она сделала только какие-то мало понятные жесты, которые ему ничего не объяснили.

После еды, согревшиеся и уставшие, они завернулись вдвоем в медвежью накидку. Ее близость навела Конана на мысль, что если с ней разок хорошо заняться любовью, ее мозг успокоится и она сможет поспать. Его первые пробные ласки показали, что она вовсе не против. Не осталась она безответной к его юношескому пылу; как он вскоре обнаружил, она не была новичком в этой игре. После часа любовных утех она тяжело дышала и вскрикивала от страсти. Потом, подумав, что она теперь расслабилась, киммериец свернулся и заснул как убитый.

Девушка, однако, не спала. Она лежала, напрягшись, всматриваясь в черноту, которая зияла в ледяных полостях за слабым светом кучки тлеющих углей. И вот, перед рассветом, пришло то, чего она боялась.

Это был слабый свист - тонкая завывающая нить музыки, которая обвила ее мозг пока она не стала беспомощной как попавшая в сеть птичка. Сердце трепетало у нее в груди. Она не могла ни пошевелиться, ни произнести звук, даже чтобы разбудить похрапывающего рядом с ней юношу.

Потом в отверстии ближайшего ледяного туннеля появились два диска холодного зеленого огня - два больших круга, которые прожгли ее молодую душу и набросили на нее смертельное заклятие. За этими пылающими дисками не было ни души, ни ума - только беспощадный голод.

Словно лунатик Илга встала, не заметив как соскользнула к ногам ее сторона медвежьей накидки. Обнаженной белой фигуркой на фоне сумрака она пошла вперед в темноту и исчезла. Дьявольский свист звучал все тише и смолк; холодные зеленые глаза вздрогнули и исчезли. Конан продолжал спать.

4

Конан проснулся внезапно. Какое-то жуткое предчувствие - какое-то предупреждение от сверхострых чувств варвара - кольнуло током кончики его нервов. Подобно некоторым воинственным лесным кошкам Конан мгновенно перешел от глубокого, без сновидений, сна к полной пробужденности. Он лежал не двигаясь, исследуя свое окружение всеми органами чувств.

Затем с глубоким ревом, грохочущим в его могучей груди, киммериец встал на ноги и обнаружил, что он один в пещере. Девушки не было. Но ее меховые одежды, которые она разбросала во время их любовных игр, были все еще здесь. У него нахмурились брови. Опасность все еще витала в воздухе, царапая своими тонкими пальцами кончики его нервов.

Он поспешно надел на себя одежду и оружие. Сжав в кулаке топор, он ринулся в узкое пространство между нависшей скалой и краем ледника. Ветер наверху утих. Хотя Конан чувствовал в воздухе приближение зари, свет утра еще не притупил алмазное сверкание тысяч пульсирующих над головой звезд. Горбатая луна висела низко над западными вершинами, покрывая бледным золотым светом снежные поля.

Острым взглядом Конан ощупывал снег. Возле нависшей скалы он не увидел ни отпечатков ног, ни каких бы то ни было следов борьбы. С другой стороны, невозможно было представить себе, чтобы Илга ушла в лабиринт туннелей и расщелин, где идти было практически невозможно даже в обуви с шипами и где от одного неверного шага можно было погрузиться в один из тех холодных потоков из растаявшего льда, которые бегут по дну ледников.

У Конана зашевелились волосы на затылке от странности исчезновения Илги. Будучи в душе суеверным варваром, он не боялся ничего смертного, но был полон страхами жутких сверхъестественных существ и сил, которые таились в темных углах первобытного мира.

Вдруг, продолжая свои поиски на снегу, он застыл. Мгновение назад что-то появилось из проема во льду в нескольких шагах от каменного навеса. Оно было огромным, длинным, мягким и волнообразным и двигалось без помощи ног. Его извивающийся след был хорошо заметен по неровной тропинке, продавленной животом в мягкой белизне, как от чудовищной змеи, живущей в снегах.

Заходящая луна светила слабо, но обостренным в дикой природе зрением Конан мог легко проследить тропинку. Она вела, извиваясь между сугробами и выступающими краями скал вверх по горе от ледника - в сторону открытых ветру горных вершин. Он сомневался, что это была единственная тропинка.

Когда он пошел по тропинке - массивной черной мохнатой тенью, он прошел место, где лежал его мертвый конь. Теперь от туловища осталось всего несколько костей. След чудовища можно было различить возле останков, но с трудом, потому что ветер уже засыпал их свежим снегом.

Чуть поодаль он нашел и девушку, вернее то, что от нее осталось. У нее не было головы, а вместе с ней и плоти всей верхней части туловища так, что белые кости светились как слоновая кость в рассеянном лунном свете. Выступающие кости были очищены, как если бы мясо было обсосано с них или соскоблено каким-то многозубым языком.

Конан был воином, суровым сыном сурового народа, и видел смерть в тысячах разных видов. Но сейчас мощная ярость сотрясала его. Несколько часов назад эта стройная, теплая девушка лежала в его могучих объятиях, отвечая страстью на страсть. Теперь от нее ничего не осталось, кроме чего-то распластанного и безголового, подобно поломанной и выброшенной игрушке.

Конан заставил себя осмотреть труп. С возгласом удивления он обнаружил, что он был насквозь промерзший и покрыт слоем твердого льда.

5

Конан задумчиво прищурился. Она покинула их убежище не больше часа назад, потому что накидка все еще хранила немного тепла ее тела, когда он проснулся. За такое короткое время теплое тело не может промерзнуть насквозь и покрыться коркой сверкающего льда. Такое не может быть в природе.

И тут он прорычал ругательство. Теперь он понял, с чувством отвращения и яростью в душе, кто забрал у него девушку. Он вспомнил полузабытые легенды, которые слышал в детстве у костра в Киммерии. Одна из них была о ужасном чудовище, живущем в снегах, мрачной Реморе - снежном черве-кровососе, чье имя в киммерийском мифе превратилось в почти забытый шепот ужаса.

Он знал, что высшие животные излучают тепло. Ниже их по уровню развития шли покрытые чешуей или панцирем пресмыкающиеся, температура которых совпадала с температурой окружающей их среды. Но Ремора, червь ледяных земель, похоже, был уникальным в своем роде, потому что он излучал холод; так, по крайней мере, мог бы это сформулировать Конан. От него исходил такой жуткий холод, который мог заточить труп в ледяной панцирь за несколько минут. Поскольку ни один из соплеменников Конана не говорил, что видел Ремору, Конан полагал, что это существо давно вымерло.

Это, должно быть, и было то чудовище, которого так боялась Илга и о котором она тщетно пыталась предупредить его, произнося слово "яхмар".

Конан угрюмо решил проследить это создание до его логова и убить его. Мотивы его решения были туманны, даже для него самого. Но, несмотря на свою юношескую импульсивность и дикую, не знающую законов, натуру, он имел свой грубый кодекс чести. Ему нравилось держать свое слово и выполнять обязательства, которые он свободно брал на себя. Хотя он не считал себя безупречным рыцарем и героем, он относился к женщинам с грубой добротой, которая контрастировала с жестокостью и свирепостью, с которыми он относился к представителям своего пола. Он воздерживался от насильного удовлетворения своей жажды к женщинам, если они сами того не хотели, и пытался их защитить, если считал, что они зависят от него.

Теперь он пал в собственных глазах. Приняв его грубый акт любви, девушка Илга отдала себя под его защиту. И вот, когда она стала нуждаться в его силе, он спал как какой-нибудь одурманенный зверь. Не зная о гипнотическом свистящем звуке, которым Ремора парализует свои жертвы и с помощью которого чудовище держало его, обычно чутко спящего, в глубоком сне, он называл себя глупым, невежественным дураком за то, что не уделил должного внимания предупреждениям девушки. Он скрипел своими мощными зубами и кусал губы в ярости, решив стереть это пятно со своего кодекса чести, даже если это будет стоить ему жизни.

Когда небо посветлело на востоке, Конан вернулся в пещеру. Он связал в узел свои вещи и продумал план действий. Несколько лет назад он ринулся бы по следу ледяного червя, полагаясь на свою невероятную силу и на помощь острых лезвий оружия. Но жизненный опыт, если и не приручил до конца его необдуманные импульсы, то по меньшей мере научил началам осторожности.

Схватиться с ледяным червем голыми руками было бы невозможно. Малейшее прикосновение чудовища означало смерть от замерзания. Сомнительно было, что даже его меч и топор смогут быть полезны. От страшного холода металл, из которого они сделаны, мог стать хрупким, или холод мог подняться по их рукояткам и заморозить руку, которая их держит.

Но - тут мрачная усмешка заиграла на губах Конана, - возможно, ему удастся обратить силу ледяного червя против него самого.

Быстро и тихо он сделал все приготовления. Нажравшийся ледяной червь будет несомненно дремать в дневные часы. Но Конан не знал, сколько времени ему понадобится, чтобы достичь логова существа и боялся, что очередная буря может стереть его змеиный след.

6

Как оказалось, Конану понадобилось меньше часа, чтобы найти логово ледяного червя. Утреннее солнце едва поднялось над восточными вершинами Эглофийских гор, заставив снежные поля сверкать подобно мостовым из алмазных осколков, когда он наконец остановился перед входом в ледяную пещеру, куда привел его извивающийся в снегу след. Эта пещера уходила в небольшой боковой ледник, который впадал в ледник Снежного Дьявола. Отсюда, сверху, Конан мог проследить взглядом вниз по склону этот меньший ледник до места, где он поворачивал чтобы влиться в основной подобно притоку реки.

Конан вошел в пещеру. Свет восходящего солнца сверкал и вспыхивал в прозрачном льду с обеих сторон, разбиваясь на многоцветные радужные блики. У Конана было ощущение, будто он идет каким-то волшебным способом сквозь твердое вещество огромного драгоценного камня.

Вскоре, когда он глубже проник в ледник, темнота застыла вокруг него. Тем не менее, он упрямо продолжал переставлять ноги, двигаясь вперед. Он поднял воротник своей медвежьей накидки, чтобы защитить лицо от леденящего холода, который разливался вокруг него, от которого болели глаза и который заставлял делать короткие неглубокие вдохи, чтобы не заморозить легкие. Кристаллы льда собирались на его лице в тонкую маску, которая распадалась при каждом движении, чтобы тут же появиться снова. Но он продолжал идти, бережно держа то, что он нес так осторожно под своей накидкой.

И вот во мраке перед ним возникли два холодных зеленых глаза, которые глядели в самую глубь его души. От этих светящихся шаров шло леденящее подводное свечение. При этом слабом (так светятся некоторые грибы) свете ему было видно, что здесь пещера заканчивалась круглым колодцем, который был гнездом ледяного червя. Он свернулся во впадине своего гнезда во всю свою огромную длину, одно волнистое кольцо на другом. Его бескостная форма была покрыта шелковистым ворсом густого белого меха. Его рот представлял собой просто круглое отверстие без челюстей, сейчас сморщенное и закрытое. Над ртом из гладкой закругленной, не имеющей больше ничего, угреподобной головы мерцали два светящихся шара.

Насытившийся ледяной червь замер на два удара сердца, прежде чем отреагировал на присутствие Конана. За бесчисленные века проживания этого снежного монстра в холодной тишине ледника Снежного Дьявола ни один человечишка не посмел бросить ему вызов в замороженных глубинах его гнезда. Теперь над Конаном зазвучала его роковая, вибрирующая, связывающая мозг песня, которая лилась на него успокаивающими, непреодолимыми, наркотическими волнами.

Но было слишком поздно. Конан отбросил накидку, чтобы открыть свою ношу. Это был его тяжелый стальной рогатый асгардский шлем, который он набил раскаленными углями из костра и в котором покоилась еще и головка топора, закрепленного петлей из подбородочного ремешка шлема, обхватывающей рукоятку. Сверху на рукоятку топора и ремешок была наброшена петля из уздечки.

Держа поводья за один конец в руке, Конан начал раскручивать всю эту массу над головой, круг за кругом, как пращу. Поток воздуха раздул слабо тлеющие угли до красного, желтого, наконец до белого цвета. Завоняла горящая подкладка шлема.

Ледяной червь поднял свою тупую голову. Его круглый рот медленно открылся, открыв кольцо мелких, направленных внутрь зубов. Когда свистящий звук дошел до невыносимой высоты и черный круг рта двинулся в направлении Конана, он остановил вращение шлема на конце ремня. Он выхватил топор, рукоятка которого обуглилась, дымила и горела в том месте, где она входила в страшно светящуюся головку топора. Коротким броском он послал, закрутив, раскаленное добела оружие в пещеру утробы. Держа шлем за один из рогов, Конан швырнул пылающие угли вслед за топором. После этого он развернулся и побежал.

7

Конан так никогда и не смог понять, каким образом он добрался до выхода. Снежное чудовище, корчась в агонии, сотрясало ледник. Со всех сторон от Конана громоподобно трещал лед. Поток межзвездного холода больше не шел из глубины туннеля; его заменили ослепляющие, кружащиеся водоворотом, облака пара, которые не давали дышать.

Оступаясь, поскальзываясь, падая на скользкой, неровной поверхности льда, ударяясь то об одну стенку туннеля, то об другую, Конан наконец достиг открытого воздуха. Ледник дрожал у него под ногами от титанических конвульсий умирающего внутри чудовища. Столбы пара били из множества расщелин и пещер со всех сторон от Конана, который, поскальзываясь и съезжая, сбегал вниз со снежного склона. Он срезал угол, чтобы сойти со льда. Но, до того как он достиг твердой поверхности горы с ее торчащими валунами и чахлыми деревьями, ледник взорвался. Когда раскаленная добела сталь головки топора встретилась с холодной внутренностью чудовища что-то одно должно было уступить.

С ревом крушения лед задрожал, сломался, швырнул стеклянные осколки в воздух и превратился в хаотическую массу льда и льющейся воды, которая вскоре скрылась под большим облаком пара. У Конана земля ушла из-под ног, он упал, перевернулся, покатился, заскользил и уткнулся, набив синяки, в валун на краю ледяного потока. Снег забил ему рот и залепил глаза. Большой кусок льда упал сверху, переворачиваясь, и ударился о камень, у которого лежал Конан, едва не похоронив его под обломками льда.

Полуоглушенный Конан выбрался из-под массы разбитого льда. Хотя, осторожно пошевелив конечностями, он понял, что обошелся без переломов, ушибов у него было столько, сколько бывает после сражения. Над ним от места, где раньше была пещера ледяного червя, а теперь чернел кратер, кружась, уходило вверх огромное облако пара и сверкающих кристаллов льда. Обломки льда вместе с ледяной кашей стекали в этот кратер со всех сторон. В этом месте весь ледник осел.

Понемногу пейзаж пришел в норму. Колючий горный ветер сдул облака пара. Вода от растаявшего льда опять замерзла. Ледник вернулся к своей обычной почти неподвижности.

Избитый и утомленный, Конан захромал вниз к перевалу. Таким покалеченным ему придется теперь пройти весь путь до самой Немедии или Офира, если он не сможет купить, выпросить, одолжить или украсть нового коня. Но он шел с радостным сердцем, повернувшись лицом в синяках к югу - золотому югу, где блистающие города устремляли высокие башни к благодатному солнцу и где сильный мужчина, обладающий храбростью и удачей, мог завоевать золото, вино и мягких, полногрудых женщин.

Роберт ГОВАРД

КОРОЛЕВА ЧЕРНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ

Еще несколько месяцев Конан провел в родной Киммерии, прежде, чем снова вернуться в цивилизованные страны. Служил в армиях Немедии и Офира. Но времена были мирные. Конан бросил службу и отправился в Аргос...

1. КОНАН СТАНОВИТСЯ ПИРАТОМ

Подобно листьям, что весной хотят

Дождаться осени, что выкрасит их кровью

Хотела одарить его она

Неугасимой, пламенной любовью.

Песнь о Белит

Копыта звенели по улице, ведущей к пристани. Люди поспешно разбегались, едва успев разглядеть всадника на вороном жеребце. На всаднике был панцирь и развивавшийся по ветру красный плащ. Позади слышался шум погони. Доскакав до причала, всадник с такой силой осадил коня, что тот сел на круп. Матросы, поднимавшие полосатый широкий парус на высокобортной пузатой галере, засмотрелись на богатыря, а здоровенный чернобородый шкипер протестующе закричал, когда всадник прямо с седла в невероятно длинном прыжке соскочил на палубу.

- Кто тебе разрешил взойти на корабль?!

- Отчаливай! - рявкнул незнакомец, сунув под нос шкиперу свой огромный меч, с клинка которого стекали алые капли.

- Мы же плывем к кушитскому побережью! - попытался отговорить его шкипер.

- Так и плыви в Куш! Отчаливай, я тебе говорю! - Богатырь бросил взгляд в конец улицы, где уже появился конный отряд, за которым бежала группа лучников.

- А у тебя есть, чем заплатить за проезд? - не унимался шкипер.

- Сталью заплачу! - взмахнул мечем воин. - Клянусь Кромом! Или твоя галера немедленно отплывет, или я утоплю ее в крови экипажа.

Шкипер неплохо разбирался в людях. Ему хватило одного взгляда на застывшее в гневе мрачное, покрытое шрамами лицо, чтобы без лишних слов оттолкнуть галеру багром от берега. Весла опустились, заработали гребцы. Вскоре дуновение ветра наполнило парус. Галера все быстрее и быстрее скользила по волнам океана.

На берегу всадники в ярости потрясали мечами, выкрикивая угрозы.

- Пусть бесятся, - усмехнулся воин. - Следуй своим курсом, благородный шкипер.

Шкипер сошел с мостика на палубу и принялся разглядывать незнакомца. Тот стоял, опираясь на мачту и все еще сжимая в руке меч. Его могучая фигура была закована в черный чешуйчатый полупанцирь, блестящие наколенники и серо-голубоватый стальной шлем, из которого торчали отполированные бычьи рога. С могучих плеч свешивался, развеваясь на ветру пурпурный плащ, широкий пояс был украшен золотой пряжкой. Видневшиеся из-под шлема аккуратно подстриженные черные волосы контрастировали с голубыми глазами.

- Коль уж нам суждено путешествовать вместе, - сказал шкипер, - то неплохо хотя бы познакомиться для начала. Меня зовут Тито, я шкипер из порта Аргос. Направляюсь в Куш, менять бусы, шелк, сахар и бронзовые мечи на слоновую кость, копру, медную руду, жемчуг и сильных черных рабов.

- А я Конан из Киммерии. Прибыл в Аргос в поисках достойного меня занятия. Но сейчас королевству не грозят войны, так что я не нашел, к чему бы приложить руки.

- Почему же тебя преследовали гвардейцы? - спросил Тито. - Это, конечно, не мое дело, можешь не отвечать...

- Мне скрывать нечего, - перебил его Конан. - Клянусь Кромом, я немало времени прожил среди вас, цивилизованных людей, как вы себя называете, но никак не смог постичь ваших обычаев.

- Прошлой ночью сотник королевской гвардии в таверне хотел отобрать девчонку у моего приятеля, который, естественно, заколол гвардейца. Но, видимо, ваши законы охраняют наглецов. Парню пришлось бежать. А поскольку меня видели рядом с ним, то потащили в суд и принялись допытываться, где мой приятель. Я ответил им, что это мой друг, и я не могу его выдать. Тут судья завопил, что меня надо бросить в подземелье за оскорбление суда и держать там до тех пор, пока я не выдам приятеля. Поняв, что они все там свихнулись, я выхватил меч, раскроил голову судье, прорубил себе дорогу из зала суда, вскочил на коня предводителя гвардейцев и помчался к порту, чтобы попасть на корабль и отправиться подальше отсюда.

- Не испытываю горячей любви к судейским, - сказал Тито. - Правда, по возвращении у меня могут быть неприятности, но у меня есть все основания утверждать, что я действовал исключительно под угрозой насилия. Вложи меч в ножны, мы мирные моряки и не имеем ничего против тебя. К тому же неплохо иметь такого воина на корабле для защиты. Пойдем-ка, выпьем по кувшинчику вина.

- Вот это по мне, - охотно согласился Конан и сунул меч в ножны.

Галера, на которую попал Конан, называлась "Аргус". Маленькая, прочная она ничем не отличалась от множества кораблей, курсировавших между портами Зингары и Аргоса и редко отваживавшихся выходить в открытое море. "Аргус" был широк в корме и плавно сужался к носу, высокому и изогнутому. Управлялся он с помощью огромного весла. Парусное вооружение состояло из большого грота - прочного полосатого шелка - и кливера. Люди спали прямо на палубе, прячась в непогоду под балдахинами. Экипаж состоял из двадцати гребцов, трех рулевых и шкипера.

Погода благоприятствовала "Аргусу", который мерно двигался к югу. С каждым днем становилось все жарче, над палубой пришлось натянуть тент из того же полосатого шелка. Наконец, показались берега страны Шем - бескрайние холмистые луга с виднеющимися то тут, то там крепостными башнями. Крючконосые всадники с иссиня-черными бородами патрулировали побережье, бросая на галеру недружелюбные взгляды. Шкипер и не собирался заходить в порт, так как прибыль от торговли с суровыми и подозрительными сыновьями Шема была весьма сомнительной.

Не стали моряки заходить и в устье реки Стикс, в голубом зеркале которой отражались черные громады замков Кеми. Страна эта пользовалась дурной славой. Мрачные чернокнижники творили здесь страшные заклятья в облаках жертвенного дыма, вздымавшегося с алтарей, обагренных кровью, на которых визжали женщины, обреченные на заклание. Здесь Сет, Древний Змей, дьявол для гиборейцев и бог для стигийцев, показывал свое блестящее чешуйчатое тело толпам верующих.

Шкипер Тито приказал кормчему сделать широкую дугу, чтобы быстрее пройти залив. Тем не менее, навстречу им из-за мыса выскочила змеевидная гондола, с борта которой с серо-коричневые женщины, с пышными грудями и красными цветами в волосах, зазывали мореходов, принимая самые соблазнительные и непристойные позы.

Затем галера двинулась вдоль пустынного берега. Парусник миновал границы Стигии и приближался к побережью Куш. Для Конана, рожденного в горах, все было внове: и море, и, что самое неприятное, морская болезнь. Моряки, в свою очередь, с интересом присматривались к нему - киммерийцев им встречать не доводилось. Сами они были типичными аргосскими мореходами, невысокого роста, но крепкого сложения. У них нельзя было отнять ни мужества, ни твердости, но сравниться с Конаном в выносливости, волчьей живучести, силе стальных мускулов и молниеносной реакции аргосцы, конечно, не могли. Киммериец мог без труда победить двух самых могучих из них одновременно.

Конана легко было рассмешить, но гнев его был ужасен. Ел он за троих, вино было его радостью и слабостью. Так и не привыкший к цивилизации, во многом наивный как ребенок, он отличался природным умом, ревностно охранял свои права, и, если кто-то пытался на них посягнуть, Конан превращался в разъяренного тигра. Киммериец был еще довольно молод, но закален во многих странствиях, географию которых легко можно было определить по его доспехам. Такие рогатые шлемы носили золотоволосые Эзиры из Нордхейма, панцирь и наколенники были изготовлены лучшими оружейниками Ктоха, кольчуга под панцирем была, явно, из Немедии, огромный меч - аквилонской работы, а великолепный пурпурный плащ не мог быть выткан нигде, кроме Офира.

Галера двигалась к югу. Тито принялся высматривать окруженные высокими частоколами поселения черного народа. Но им удалось обнаружить на берегу одного из заливов только дымящиеся развалины и груды черных трупов.

- Хорошенькая здесь была торговля! - рассвирепел Тито, разразившись бранью. - Это поработали пираты.

- А если мы с ними встретимся? - спросил Конан, положив руку на эфес.

- Попробуем удрать. Война - не мое ремесло. Но если дойдет до боя, мы сумеем постоять за себя. Но не дай бог нарваться на "Тигрицу" Белит!

- Кто это - Белит?

- Отъявленная дьяволица, худшая из еще не повешенных. Я уверен, что это работа ее мясников. Мечтаю увидеть ее на виселице! Белит называют Королевой Черного Побережья. Это шемитка, которая командует бандой чернокожих. Она грабит корабли и отправила на дно морское немало достойных купцов.

Из-под палубы на корме Тито извлек стеганые доспехи, стальные шлемы и луки со стрелами.

- Долго нам не продержаться, - проурчал он. - Но горе душе, которая отдает жизнь без боя.

На восходе вахтенные подняли сигнал тревоги. Из-за мыса выскользнула змееподобная галера. Сорок пар весел придавали ей большую скорость. У ее низких бортов основались неисчислимые голые тела чернокожих, которые дико выли и колотили копьями об овальные щиты. На мачте галеры развевался длинный пурпурный флаг.

- Белит! - воскликнул побледневший Тито. - Яр! Лево на борт! К устью реки! Если успеем добраться до берега, то, возможно, спасем свои жизни.

"Аргус" помчался в сторону заросшего пальмами побережья. Тито метался между лавками, проклятиями и угрозами подгоняя гребцов.

- Дайте мне лук! - приказал Конан. - Хоть я и не считаю его оружием, достойным настоящих мужчин, но в Гиркании научился неплохо владеть им, и пусть позор падет на мою голову, если я не поражу двух-трех пиратов.

Стоя на корме, Конан смотрел, как легко несется по волнам змеевидная галера. Было ясно - от погони "Аргусу" не уйти. Пиратские стрелы падали в море в двадцати шагах от купеческого корабля.

- Быстрее, псы! - орал Тито, размахивая кулаками.

Бородатые гребцы стонали от напряжения, их тела покрылись каплями пота. Корпус маленькой галеры скрипел и трещал. Ветер стих, парус повис. Преследователи приближались.

Около мили отделяло "Аргус" от спасительного берега, когда его кормчий полетел за борт с торчащей из шеи стрелой. Его место занял Тито. Упершись в палубу широко расставленными ногами, Конан поднял лук. Гребцы пиратского корабля были защищены плетеными щитами, но танцевавших на узкой палубе воинов Конан видел как на ладони. На невысоком мостике стояла стройная женщина, светлая кожа которой резко выделялась на фоне эбеновых тел воинов. Конан натянул тетиву, но не в его правилах было убивать женщин, и стрела пронзила грудь стоявшего рядом с ней рослого пирата в плюмаже из перьев. Дождь стрел посыпался на палубу "Аргуса", все чаще раздавались стоны. Все рулевые погибли. Тито в одиночку правил огромным веслом, но вскоре и он закашлялся и упал на палубу с пронзенной грудью. Перепуганные матросы закричали, но Конан уже принял командование на себя.

- Смелее, парни! - рычал он, спуская тетиву лука. - Беритесь за оружие и задайте перцу этим псам, прежде чем они перережут нам глотки! Да бросьте вы весла, все равно они сейчас нас догонят!

Гребцы схватились за оружие, но было уже поздно. Всего один раз успели они выстрелить из луков, прежде чем на них налетел пиратский корабль. Битва была кровавой, но короткой. Все матросы были убиты. Лишь в одном месте схватка затянулась. Там, где сражался Конан. Когда окованный железом нос пиратской галеры пропорол борт "Аргуса", киммериец отбросил лук и выхватил свой верный меч. Первый же пират был аккуратно разрублен пополам. В пылу схватки Конан перескочил через борт и очутился на палубе "Тигрицы". На него обрушился ураган копий и дубин. Но копья ломались о его панцирь, дубины обрушивались в пустоту, а огромный меч киммерийца неустанно пел песню смерти. Конана охватило боевое безумие. Гора трупов выросла у его ног, прежде чем пираты отступили, пораженные страхом. Они подняли копья, что бы метнуть их в Конана, но пронзительный крик заставил застыть руки пиратов.

Перед шеренгой черных воинов, наклоняя вниз копья, появилась Белит. Ее сверкающие глаза уставились на Конана. Восхищение стальными пальцами сжало его сердце. Белит была стройна и великолепно сложена - сильная и одновременно очень женственная. Одежду ее составляла только набедренная повязка. Алебастровое тело женщины и пышные полушария ее грудей возбудили у киммерийца страсть более сильную, чем боевое безумие. Черные, как стигийская ночь, волосы ниспадали волнами на округлые плечи Белит.

Не обращая внимания на окровавленный меч, она подошла к киммерийцу так близко, что клинок коснулся ее упругого бедра.

- Кто ты? - спросила она. - Клянусь богиней Иштар, я избороздила моря от Зингары до самого крайнего юга, но нигде не встречала таких, как ты. Откуда ты, воин?

- Из Аргоса, - коротко ответил Конан, не спуская глаз со стилета, торчавшего за набедренной повязкой. Делал он, впрочем, это инстинктивно. Слишком многих женщин держал он в руках, чтобы не распознать огня, пылавшего в глазах пиратки.

- Ты не из гиборийских слабаков, - сказала Белит. - Ты тверд и грозен, как волк. Глаз твоих не затмили огни городов, а мышцы не размягчила жизнь среди мраморных стен!

- Я Конан из Киммерии.

Для Белит Север был туманной, полумифической страной, но безошибочное чутье подсказало ей, что она нашла возлюбленного, равного которому у нее до сих пор не было.

- А я Белит! - произнесла она так, как если бы сказала: "А я королева". - Взгляни на меня, Конан. Разве я не прекрасна?! О, тигр Севера, Возьми меня, и пусть раздавят мое тело твои железные объятия! Пойдем вместе на край земли и морей. Битвы, сталь и огонь сделали меня королевой Черного Побережья - так стань же моим королем!

Конан взглянул на чернокожих пиратов, ища на их лицах признаки вражды или ревности, но напрасно. Он понял, что Белит была для них чем-то вроде богини, желания которой - закон.

- Я поплыву с тобой, - сказал он.

- Хо! Нъяга! - приказала Белит. - Приготовьте снадобья и перевяжите раны своего господина. Всем остальным перетащить добычу на палубу, да поживее! Пора плыть дальше.

Конан сидел на корме, а старый колдун промывал многочисленные раны на его руках и ногах. Груз с "Аргуса" пираты погрузили в трюм. Трупы погибших бросили за борт на радость акулам. Убрали абордажные крючья, и "Аргус" бесшумно погрузился в красные от крови воды. А "Тигрица", подгоняемая ритмичными ударами весел, направилась на юг.

Белит взошла на корму, резким движением сбросила набедренную повязку, оставшись совершенно обнаженной, и крикнула своей дикой орде:

- О, волки синих морей, смотрите на танец, брачный танец Белит, предки которой были королями Асгалуна!

И она закружилась, как смерч, как искры костра. Ее стройные белые ноги едва касались окровавленной палубы, а умирающие пираты, глядя на нее, забывали о смерти. И когда на небе появились первые звезды, со страстным криком она бросилась к ногам Конана, который горя от неутолимого желания прижал обнаженное тело Белит к своей груди...

2. ЧЕРНЫЙ ЛОТОС

Когда в Граде Мертвых сокровища блеск

Она ненасытными ела глазами

Вселился в меня злобной ревности бес,

Как будто кто третий вдруг встал между нами.

Песнь о Белит

Без устали кружила "Тигрица" по морям, и дрожали от страха черные деревни. Гремели по ночам тамтамы, передавая весть о том, что морская дьяволица нашла себе возлюбленного, который в гневе страшнее раненого льва. А уцелевшие в битвах мореходы страшными словами проклинали Белит и белого воина с жестокими голубыми глазами. И вот однажды "Тигрица" бросила якорь у устья широкой реки, окруженной мрачными таинственными джунглями.

- Это река Заркхеба, что означает "смерть", - сказала Белит. - Ее воды ядовиты. Смотри, как темны волны. Однажды галера, которую мы преследовали, спасаясь от погони, поднялась вверх по реке. Я приказала бросить якорь. Через много дней течение вынесло корабль, весь покрытый засохшей кровью. На нем был лишь один живой человек, да и тот вскоре умер. Мы ничего не могли добиться от него, кроме безумного бормотания. Груз никто не трогал, но экипаж бесследно исчез. Любимый, я слыхала, что в верховьях реки стоит город. В нас с тобой нет страха, мы должны найти и ограбить его.

Конан согласился, он всегда соглашался с ее предложениями. Белит была мозгом, он - мышцами. Куда плыть, с кем сражаться - это его не интересовало. Главное - драться.

Экипаж "Тигрицы" сильно поредел после битв и состоял теперь из восьмидесяти копьеносцев, но Белит не хотела терять время для набора новых. Ее звало новое приключение. "Тигрица" вошла в устье реки, преодолевая сильное течение. Сколько они не плыли, им ни разу не пришлось увидеть животное или птицу, которые пожелали бы напиться из реки Смерти. Из джунглей порой доносились ужасные нечеловеческие вопли. Белит сказала, что это кричат обезьяны, в которых переселились души закоренелых грешников, но Конан ей не поверил. В Гиркании он видел этих животных с грустными глазами, едва ли они были способны издавать вопли, исполненные такой неистовой злобы.

Кровавым диском поднялась луна. В ее лучах засветились холодным светом весла, плюмажи воинов, бриллианты в черных локонах Белит, лежащей на шкуре леопарда. Опершись на локоть, она любовалась Конаном. Глаза ее пылали.

- Мы плывем в страну кошмаров и смерти, - сказала она. - Ты не боишься, Конан?

Киммериец в ответ только пожал плечами.

- И я не боюсь, - продолжала она. - Слишком часто приходилось смотреть мне в пасть Смерти. А богов ты не боишься, Конан?

- Я стараюсь не связываться с ними. Одни строги, другие добры. Вот Митра гиборейцев, похоже, могущественный бог, раз этот народ понастроил своих городов по всему свету. Но даже гиборейцы трепещут перед Сетом. Мне по душе Бел, покровитель воров. Он здорово мне помогал, когда я был вором в Заморе.

- А у твоего народа есть свои боги? Ты никогда не взываешь к ним.

- Есть. Самый могучий из них Кром. Он живет на вершине горы и взывать к нему бесполезно. Ему наплевать, жив человек или умер. Кром мрачен и безжалостен. Его дело - вдохнуть при рождении в человека душу и силу для сражений. А чего еще ждать от богов?

- А веришь ли ты в миру по ту сторону смерти?

- Нет. Человек в этом мире напрасно страдает, находя удовольствие только в безумии сражения. Когда он умирает, его душа направляется в серую туманную страну туч и холодных ветров, чтобы вечно скитаться там, не находя утешения.

- Самая плохая жизнь привлекательней такой судьбы, - сказала Белит. - Но во что ты тогда веришь Конан?

- В жизнь. В густой сок мяса, в крепкое вино, в объятия нежных рук, в безумие боя, в танец стальных клинков. Все это есть у меня, и поэтому я счастлив.

- Но боги все-таки существуют. Иштар, Ашторет, Деркето... И есть жизнь после смерти. Я точно знаю это, Конан. Мое сердце слилось с твоим, моя душа - часть твоей. И если бы я умерла прежде тебя, то даже из бездны вечности поспешила бы тебе на помощь, чтобы поддержать тебя в неравном бою. Я принадлежу тебе, и никакие боги не в силах нас разлучить!

Истошный крик прервал их беседу. Конан, схватив меч, бросился на нос галеры. Черный воин висел над палубой в объятиях гигантского питона, вылезшего из реки. Конан взмахнул мечом и почти перерубил тело удава, которое было толщиной с человеческое туловище. Издыхающее чудовище, не выпуская свою жертву из пасти, начало сползать с палубы кольцо за кольцом, пока навеки не погрузились в воду и змей, и человек. Только кровавая пена выступила на поверхности реки. Конан принял вахту у погибшего, но все было спокойно, а когда утреннее солнце осветило верхушки деревьев, он заметил в чаще черные клыки башен. Конан окликнул Белит. Она тут же примчалась на его зов.

Не город, а призрак города представился их взорам. Буйные травы росли между глыбами растрескавшихся стен. Город захватили джунгли, скрывая рухнувшие колонны и руины домов под своей ядовитой зеленью.

На главной площади вздымалась мраморная пирамида, увенчанная стройной колонной, на вершине которой сидело существо, принятое Конаном за скульптуру.

- Это большая птица, - предположил один из воинов.

- Громадный нетопырь, - сказал второй.

- Обезьяна, - заключила Белит.

Тут существо расправило крылья и улетело в джунгли.

- Крылатая обезьяна, - обеспокоенно произнес Нъяга. - Какой черт занес нас сюда? Лучше было бы сразу перерезать себе глотки. Это проклятое место!

Белит посмеялась над его страхами и приказала причалить к берегу. Первой спрыгнула на сушу, за ней последовали остальные чернокожие, приготовив копья к бою. Вокруг царила тишина, зловещая, как молчание спящей змеи.

Медленно и мрачно над джунглями поднималось солнце. Белит указала рукой на тонкую круглую башню, наклонившуюся к земле. К башне вела обрамленная упавшими колоннами широкая аллея, упиравшаяся в массивный алтарь. Белит подбежала к нему...

- Это храм древних богов, - сказала она. - Смотри, Конан, вот канавки для стока крови. Тысячи лет прошли, а дожди так и не смыли с них темных пятен. Стены города рассыпались, а алтарь стоит, презирая время.

- Кто же были эти древние боги?

- Об этом молчат даже легенды. Однако, обрати внимание на поручни по обе стороны алтаря! Жрецы часто скрывали свои сокровища под жертвенным камнем. Попробуйте сдвинуть эту плиту!

Конан и трое самых сильных воинов взялись за каменные поручни, как вдруг их остановил пронзительный крик Белит:

- Змея! Здесь в траве. Конан, убей ее! А вы продолжайте свое дело!

Пока Конан искал в траве змею, четверо воинов напряглись до предела, пытаясь приподнять алтарь. Внезапно он стал вращаться, в тот же миг башня рухнула вниз, похоронив под обломками четверых воинов.

Тонкие пальцы Белит сжали руку Конана.

- Змеи не было, - прошептала она. - Я почувствовала опасность и хотела уберечь тебя. Древние боги хорошо стерегут свои сокровища. Разберите завал!

Под грудой камней воины обнаружили нишу, залитую кровью погибших. Невообразимые сокровища таились в ней. Алмазы, сапфиры, изумруды, аметисты, лунные камни, опалы...

Белит с криком упала на колени и по плечи погрузила свои руки в море драгоценностей. С воплем восхищения она вытащила нанизанную на золотую цепь связку пурпурных камней, похожих на застывшие капли крови. Белит была в трансе. Ее шемитская душа находила в богатстве радость и упоение.

- Забирайте драгоценности, псы! - приказала Белит воинам.

- Смотри! - Конан указал рукой в сторону корабля.

С мачты галеры взлетела черная фигура и исчезла в джунглях.

- Дьявольская макака похозяйничала на корабле, - пробормотал один из воинов.

- Ну и что?! - завизжала Белит. - Делайте носилки из копий и плащей и грузите драгоценности! Ты куда, Конан?

- Осмотрю галеру. Этот нетопырь мог ее продырявить.

Конан осмотрел "Тигрицу" и вернулся. Белит надела ожерелье из рубинов и пурпурные камни мрачно сверкали на ее обнаженной пышной груди. Громадный чернокожий воин стоял, погруженный по пояс в россыпь бриллиантов, и горстями насыпал их в трясущиеся от жадности руки товарищей. И казалось, что он стоял в огненной яме ада, держа в руках звезды.

- Летающий дьявол продырявил бочки с водой, - сообщил Конан. - Мы могли бы не допустить этого, если бы поменьше восхищались дурацкими камнями! Даже на вахте вы не оставили никого, уроды! Я возьму двадцать человек и отправлюсь в джунгли на поиски воды.

Белит едва удостоила его взглядом, горящим огнем безумия, пальцы ее беспрестанно перебирали висевшее на груди ожерелье.

- Хорошо, - отрешенно проговорила она. - Я перенесу добычу на галеру.

Джунгли сомкнулись за воинами, превратив золотой свет солнца в серый. С ветвей деревьев свешивались похожие на питонов лианы. Однако, заросли не были настолько густыми, как можно было ожидать. Дорога поднималась в гору. Все дальше уходили воины от реки, но не находили даже признаков ручья или родника. Внезапно киммериец остановился и беспокойно покрутил головой.

- Отведи подальше людей, Нгоро, - сказал Конан. - Спрячьтесь и ждите меня. Я чувствую, что за нами кто-то следит.

Вдалеке затихли звуки шагов отряда. Конан неожиданно услышал странный аромат. Что-то необычайно нежное коснулось его виска. Конан молниеносно обернулся. К нему тянулись огромные, черные цветы, изгибая свои гибкие стебли, раскрывая пышные бутоны. Конан отпрянул. Это был черный лотос, нектар которого нес смерть, а запах - сон, полный кошмарного бреда. Разум киммерийца помутился. Он хотел было выхватить меч, чтобы срубить коварные стебли, но руки уже не повиновались ему. Конан попытался окликнуть воинов, но из его груди вырвался только слабый стон. Стволы деревьев стали расплываться перед его глазами. Конан уже не слышал ужасных воплей, что неслись из ближайших кустов. Колени его подломились, и он бессильно упал на землю. Над его неподвижным телом в полнейшем безветрии раскачивались черные цветы.

3. КОШМАР В ДЖУНГЛЯХ

Только ли сон подарил ему гибельный лотос?

Проклят тот сон, коим жалкую жизнь он купил.

Каждой минутой бессилия смерть

средь друзей наслаждалась

Меч же был в ножнах и крови врага не пролил.

Песнь о Белит

Сначала был мрак пустоты, пронзаемой ледяным дуновением космического ветра. Потом появились ужасные фигуры, ежеминутно меняющие свои очертания, как будто мрак приобретал телесную форму. Подул ветер и взбесилась в смерче пирамида ревущей черноты.

И родились из нее Форма и Пространство. Тьма неожиданно расступилась, и на берегу широкой реки, пересекавшей бескрайнюю равнину, вознесся навстречу небу огромный город из зеленого камня. Над ним кружили неземные существа.

Они чем-то походили на людей, но, без сомнения, не были ими. Они являлись плодом совершенно другого эволюционного древа. Своим видом они напоминали человека не больше, чем сами люди напоминали собой обезьян. Но духовным и умственным развитием летающие существа были настолько же выше человека, насколько тот выше горилл. Когда они построили свой город, предки человека еще не выползли на берег первичного океана.

Существа были смертны, как все, состоящее из плоти и крови. Как и люди, они жили, любили и умирали, хоть срок их жизни был невообразимо долгим. А спустя миллионы лет началась Перемена. Изображение задрожало перед глазами Конана, как отражение в воде.

Над городом волнами проносились эпохи, и каждая из них несла изменения. Менялась река. Равнины превращались в болота, кишащие змеями. Но поля еще кое-где плодоносили. Постепенно леса вытеснялись влажными джунглями. Менялись и жители. Какие-то непонятные причины не позволяли им оставить древний город. Некогда богатая и могучая страна все глубже погружалась в черное болото джунглей, в неистовом хаосе которых растворялись жители города. Страшные конвульсии сотрясали землю. Со всех сторон мрачного горизонта взметнулось к небу множество багровых столбов, изрыгавших раскаленную лаву.

Землетрясение разрушило внешние стены и самые высокие башни города, а воды реки стали черными от какого-то ядовитого вещества, вырвавшегося из недр земли. Многие из тех, кто пил эту воду, умерли, некоторые приспособились к новым условиям. Те, кто были крылатыми богами, превратились в летающих демонов. С высот, о которых человечество не могло даже мечтать, они скатились ниже, чем могли представить люди в самых кошмарных снах.

Они погибали в ужасных сражениях, пожирая друг друга. Их становилось все меньше и меньше, и, наконец, среди поросших мхами руин города осталась только одна ужасная уродливая фигура.

И тогда тут впервые появились люди. Темнокожие мужчины в кожаных доспехах, вооруженные луками и медными мечами - воины доисторической Стигии. Их было около полусотни, истощенных, грязных, покрытых множеством ран. Более сильное племя разгромило стигийцев и загнало остатки войска в джунгли, где они заблудились как в лабиринте.

Выбившись из сил, они легли среди руин и погрузились в сон, окруженные кроваво-красными цветами, распускающимися один раз в столетие. А когда взошла луна, ужасный, красноглазый монстр выполз из мрака, приблизился к спящим и совершил над каждым страшное, невообразимое действие. И когда наступил рассвет, среди руин не осталось ни одного человека: мохнатое крылатое чудовище сидело в окружении пятидесяти крапчатых гиен, которые выли, подняв морды к небу, оплакивая свои погибшие души.

Затем изображения замелькали с невообразимой быстротой. Черные воины плывут вверх по реке на длинных лодках, украшенных оскаленными черепами. Вот они крадутся среди деревьев, сжимая в руках копья. А вот они уже бегут в ужасе, спасаясь от красноглазых чудовищ с омерзительными клыками, с которых капала слюна. Вопли умирающих разрывали ночную тишину, во тьме пылали глаза вампира. И началось страшное кровавое пиршество.

Картина сменилась. В отличии от предыдущих, она была четкой.

На палубе змеевидной галеры в окружении черных воинов стоял светлокожий гигант в панцире и рогатом шлеме. Только сейчас, когда Конан узнал самого себя на борту "Тигрицы", он понял, что спит, но проснуться не мог.

Затем он увидел поляну в джунглях, а на ней ожидающих его Нгоро и девятнадцать воинов, вооруженных копьями. И тут кошмар ринулся на них с неба. Обезумевшие воины, бросив копья, бросились через джунгли, ничего не видя перед собой. А над ними распростер крылья гигантский вампир.

Конан снова попытался проснуться. Он увидел свое тело, распростертое под навесом из черных цветов, почувствовал, что к нему подкрадывается страшный монстр.

Невероятным усилием воли он разорвал сонные путы и, шатаясь, поднялся на ноги. Совсем рядом в мягкой земле Конан увидел след, как будто, зверь готовился выскочить и уже выставил одну лапу. Судя по очертаниям, это был след невероятно большей гиены.

Конан окликнул Нгоро. Голос киммерийца прозвучал до смешного слабо и глухо. Солнце не проникало сквозь густые кроны, но инстинкт подсказывал ему, что день подходит к концу. Конан ужаснулся, поняв, как долго он был без сознания, и двинулся по следу отряда. Вскоре он достиг знакомой поляны и дрожь пробежала по его спине. Это была поляна из его сна. По поляне были разбросаны щиты и копья. Цепочки следов вывели Конана к голой скале, которая резко обрывалась, заканчиваясь пропастью глубиной в сорок футов. Какое-то существо жалось к краю обрыва.

Сперва Конану показалось, что это горилла, но присмотревшись, он разглядел стоящего на четвереньках черного гиганта, испускавшего пену изо рта. Лишь когда человек ринулся на Конана с рыдающим воем, киммериец узнал в нем Нгоро. Он не обращал внимания на крик Конана, глаза его были вытаращены, лицо казалось человекоподобной маской. С дрожью ужаса, который безумец всегда вызывает у здорового человека, Конан пронзил мечом грудь Нгоро. Уклонившись от скрюченных пальцев падающего гиганта, Конан приблизился к краю пропасти.

С минуту он смотрел вниз, где на острых обломках скал лежали разбившиеся пираты. Тучи огромных черных мух грозна жужжали над залитыми кровью камнями, муравьи уже начали пожирать трупы, а на окрестных деревьях расположились стервятники.

Конан повернулся и побежал назад, продираясь сквозь заросли и перепрыгивая через стволы упавших деревьев. В руке он судорожно сжимал меч и его смуглое лицо сейчас было необыкновенно белым.

Ничто не нарушало царившей в джунглях тишины. Солнце уже скрылось. В полутьме, где скрывалась смерть, Конан казался летящей молнией из пурпура и стали. Наконец, он выбежал на покрытый туманом берег реки. Он увидел прижавшуюся к берегу "Тигрицу". Тут и там между камнями багровели свежие пятна. И здесь царила смерть. От леса до самой реки между выщербленными колоннами и на потрескавшихся плитах - повсюду лежали изуродованные, разорванные на части, полусъеденные человеческие останки.

Силы оставили Конана. Медленно побрел он к галерее. На ее мачте что-то висело, поблескивая в слабом свете, точно слоновая кость. Онемев, смотрел Конан в мертвое лицо Королевы Черного Побережья. Стройную длинную шею Белит сдавил шнур из пурпурных драгоценных камней, которые в серых сумерках казались застывшими каплями крови.

4. БИТВА

Черные тени его окружили,

Зубы оскалили черные пасти

И как вода, лилась кровь.

Но поднялась из мрачной бездны

Та, чья любовь сильнее смерти

Что б прилететь на его зов.

Песнь о Белит

Джунгли черными руками сжимали руины города. Луна еще не взошла. Звезды, как пылинки янтаря, блестели на небе, которое, казалось, застыло в ужасе перед царством смерти. На ступенях пирамиды среди рухнувших колонн сидел, словно железная статуя, Конан из Киммерии, опершись подбородком на могучие кулаки. Из темноты доносились звуки крадущихся шагов, блестели красные глаза. А вокруг лежали мертвецы...

На палубе "Тигрицы", закутанная в алый плащ Конана вечным сном спала Белит. Спала, как настоящая королева, посреди рассыпных драгоценностей, шелка, златотканых одежд, слитков серебра и золотых монет - все, что осталось от зловещего клада из проклятого города, который Конан с проклятием швырнул в воды Заркхебы.

Он сидел на ступенях пирамиды, поджидая невидимых врагов. Черная ярость изгнала без остатка страх из его сердца. Он уже не сомневался в том, что сны его были вещими. Отряд Нгоро, ослепленный ужасом, сорвались в пропасть. Сам Нгоро, спасся от гибели, но не от безумия. Тогда же, или чуть раньше, были уничтожены и все остальные пираты.

Конан не недоумевал, зачем его пощадили? Разве только хозяин джунглей намеревался подольше помучить его страхом и пытками. Похоже было на то. Доказательство - петля на шее Белит. Неизвестный враг стремился довести его душевные муки до предела, сначала показав судьбу его товарищей. От этой мысли глаза Конана запылали ледяным огнем.

Поднялась луна. Ее лучи высекли искры из рогатого шлема киммерийца. Не было слышно ни звука. Джунгли затаили дыхание, а воздух сгустился от напряжения. Ступени пирамиды были обращены к джунглям. Конан сжимал в руках шемитский лук, положив рядом колчан, набитый стрелами.

Что-то шевельнулось в темноте и в лунном свете Конан увидел очертания звериных голов. Они выскочили из мрака, огромные и гибкие, прижимающиеся к земле - двадцать громадных, пятнистых гиен.

"Двадцать? - подумал Конан. - Значит копья пиратов все-таки успели собрать свою жатву!"

Он до отказа натянул тетиву, она застонала, освобождаясь, и огненноглазая тварь, высоко подпрыгнув, рухнула на землю. Остальные без колебаний устремились к пирамиде, хотя смертельным дождем навстречу им летели стрелы, посылаемые стальной рукой киммерийца, силу которого удесятерила ненависть, раскаленная, как огонь Ада. Конан ни разу не промахнулся в боевом безумии. Воздух был наполнен свистящей смертью. Меньше половины тварей добрались до ступеней...

Глядя в их горящие глаза, Конан понял, что имеет дело не с животными. Они выделяли ауру зла, такую же ощутимую, как и испарения от покрытого трупами болота. Он даже не мог предположить, какое дьявольское колдовство вызвало их к жизни, но твердо знал, что столкнулся с магией более черной и могущественной, чем магия Колодца Скелоса.

Конан вскочил и послал последнюю стрелу в мохнатое тело, метнувшееся к его горлу и сатанинская бестия, скорчившись в прыжке, рухнула, простреленная навылет. И тут налетел остаток своры. Молниеносные удары меча рассекли пополам трех тварей, но три оставшихся свалили киммерийца с ног. Он успел размозжить череп одной из них рукоятью, а затем отбросив меч, схватил за глотки последних двух, кусающих и рвущих его тело. Только панцирь спас киммерийца от верной смерти. Он чуть не задохнулся от мерзкой вони, испускаемой бестиями, глаза его заливал пот. В следующее мгновение рука Конана разорвала горло одного оборотня, а другая, промахнувшись, раздавила лапу другого. Короткий, до ужаса человеческий стон вырвался из пасти искалеченной твари. Пораженный этим, Конан ослабил хватку.

Гиена с разорванной глоткой, брызгая кровью, вдруг кинулась на воина в последней дикой судороге и сомкнула клыки на его шее. Но прежде чем Конан почувствовал боль, она упала замертво. Другая же, прыгая на трех лапах, вцепилась киммерийцу в живот, да так, что прокусила пару пластин. Конан огромным усилием поднял над собой большое извивающееся тело и на мгновение застыл. Смрад, вырывающийся из пасти гиены, вызвал у него приступ тошноты, клыки щелкали у самой шеи. Рывок - и со страшной силой он швырнул бестию на каменные плиты.

Конан переводил дыхание, шатаясь на широко расставленных ногах, когда раздались громкие хлопки перепончатых крыльев. Он схватил меч, смахнул с глаз кровь и поднял его обеими руками над головой, приготовился к нападению сверху.

Но удар был нанесен с другой стороны. Внезапно пирамида содрогнулась под его ногами. Одновременно он заметил, как высокая колонна, зашатавшись как ветка на ветру, стала наклоняться в его сторону. Времени для раздумий не было. Конан одним прыжком преодолел половину расстояния до основания пирамиды, ступени которой ходили ходуном. В следующем отчаянном прыжке он достиг земли. В тот же миг пирамида с грохотом развалилась, а колонна рухнула градом мраморных глыб...

Конан пришел в себя и принялся отбрасывать обломки, под которыми был погребен. Его ноги были придавлены к земле огромной глыбой, и Конан не был уверен, целы ли они. Какой-то из обломков сбил с него шлем. Волосы его слиплись от крови. Она сочилась так же из многочисленных ран на шее и из рук. Опираясь на локти, Конан попытался освободиться.

Темный силуэт мелькнул на фоне звезд и опустился на траву неподалеку. Повернув голову, Конан увидел крылатого демона, успел рассмотреть человекообразную фигуру на кривых коротких ногах, вытянутые вперед черные волосатые лапы с длинными когтями, бесформенную голову лицо, на котором выделялись лишь пара кроваво-красных глаз. В этом существе дико сочетались одновременно сверхчеловеческое и примитивно-животное. Мгновение спустя, демон бросился на Конана.

Киммериец попытался схватить меч, но не смог дотянуться до него. С силой, приумноженной отчаянием, он схватил придавившую его глыбу и попытался сбросить ее. Жилы вздулись на его лбу, мышцы, казалось, вот-вот разорвутся. Глыба шевельнулась и начала понемногу поддаваться. Конан понял, что прежде чем ему удастся освободиться, черные когти вампира принесут ему смерть. Тем не менее воин продолжал бороться.

Крылатый дьявол черной тенью склонился над поверженным, но не сломленным воином, и уже приготовился сжать острые когти на его шее, как вдруг ему наперерез молнией метнулся светлый силуэт и заслонил жертву.

Пораженный Конан узнал бы эту упругую алебастровую фигуру из тысячи других. Это была Она, дрожащая от любви и ярости, опасная, как раненая пантера. Ее гибкое тело слоновой костью поблескивало в свете луны, пышная грудь высоко вздымалась. Издав крик, похожий на удар клинка о клинок, она изо всех сил оттолкнула крылатое чудовище.

- Белит! - вскричал Конан.

Она бросила на него быстрый взгляд, в котором горело пламя беспредельной любви, горячее как раскаленная лава, и исчезла. Перед Конаном остался только вампир, который, подняв лапы, будто защищаясь от атаки, в страхе отступал.

Конан знал, что Белит на самом деле спит вечным сном на палубе "Тигрицы". И тут он вспомнил ее страстные слова: "Если бы я даже была мертва, а тебе пришлось бы сражаться за свою жизнь, я и из бездны поспешу к тебе на помощь"...

Киммериец вскочил и с ужасным воплем, опрокинул глыбу и схватил меч. Враги бросились друг на друга. Конан нанес такой страшный удар, что сила инерции свистящей стали заставила его сделать полуоборот. Клинок погрузился в тело вампира чуть повыше бедер и рассек его на две части.

Конан стоял с окровавленным мечом в руке и смотрел на верхнюю половину ужасного врага. Красные глаза еще минуту пылали, а затем остекленели и закрылись навеки. Огромные когтистые лапы сжались в предсмертной судороге. И исчезла последняя, самая древняя раса Мира...

Конан оглянулся, ища взглядом ужасных бестий, которые были одновременно палачами и рабами крылатого демона, но не увидели ни одной. На каменных плитах лежали тела темнокожих людей с орлиными носами, пронзенные стрелами или разрубленные ударом меча. На глазах у Конана они рассыпались в прах. Почему же хозяин джунглей не пришел на помощь своим рабам, когда они сражались с Конаном? Возможно, он сам боялся ярости страшных клыков им же созданных чудовищных оборотней...

Не торопясь, Конан подошел к берегу и поднялся на борт галеры. Несколькими ударами меча он перерубил канаты и взялся за рулевое весло. "Тигрица" медленно двинулась к середине мрачной реки, где ее подхватило сильное течение. Сжимая весло, Конан не сводил хмурого взгляда с неподвижного тела, закутанного в пурпурный плащ, которое возлежало на груде богатства, достойной императрицы.

5. ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОСТЕР

Настал конец дороги нашей

Смолк весел плеск и арфы звук

И спущенный наш флаг кровавый

Уж никого не ужаснет

О, бирюза морей, неси в Элизий

Ту, кто была для нас дороже жизни!

Песнь о Белит

Занимался рассвет. Устье реки окрасилось кровавым цветом. Конан, опершись на свой огромный меч, стоял на берегу океана и провожал взглядом "Тигрицу", отправляющуюся в свой последний рейс. Глаза его были сухими. Лазурный простор океана утратил для него свою красоту, и сердце его застыло в ожесточении.

Белит была морем. Она делала его восхитительным и чудесным. Без нее оно превратилось бы в мрачную, безлюдную пустыню, протянувшуюся от полюса до полюса. Белит принадлежала морю и теперь Конан возвращал ее туда. Больше он ничего не мог для нее сделать.

Голубое великолепие океана было сейчас для Конана более омерзительно, чем бездонные глубины смерти, в которые он желал бы сейчас погрузиться.

Никто не управлял "Тигрицей", бессильно замерли ее весла. Но чистый свежий ветер наполнил ее шелковый парус, и, как лебедь, спешащий к родному гнезду, галера помчалась в открытое море. А пламя поднималось с палубы все выше и выше к небу, заключая в свои всепоглощающие объятия закутанную в пурпурный плащ Белит.

Так ушла в Вечность Королева Черного Побережья.

Опираясь на меч, Конан молча стоял до тех пор, пока последний отблеск пламени не растворился в голубом тумане.

Роберт ГОВАРД

ДОЛИНА ПРОПАВШИХ ЖЕНЩИН

Именно тогда, когда подругой Конана была Бэлит, он получил прозвище Амра, что значит Лев, которое сопровождало его до конца его карьеры. Бэлит была первой настоящей любовью в его жизни и после ее смерти он не станет держаться моря в течение нескольких лет. Вместо этого он углубится в сушу и присоединится к первому же черному племени, которое предоставит ему убежище - воинственным бамулам. В течение нескольких месяцев сражениями и интригами он достигнет положения военного вождя бамулов, могущество которых будет стремительно расти под его руководством.

1

Грохот барабанов и рев труб, сделанных из слоновьих бивней, оглушал, но для ушей Ливии этот шум казался не более чем бессвязным бормотанием, унылым и отдаленным. Она лежала на ангаребе в большой хижине и ее состояние было чем-то средним между горячкой и полуобмороком. Наружные звуки и движения еле-еле тревожили ее органы чувств. Все ее внутреннее видение, хоть и изумленное и хаотическое, все еще было сконцентрировано со страшной правдоподобностью на обнаженной скорчившейся фигуре ее брата, из дрожащих бедер которого ручьем текла кровь. На смутном кошмарном фоне из сумеречных переплетающихся форм и теней эта белая фигура проступала с беспощадной и ужасной ясностью. Воздух, казалось, все еще пульсировал от криков агонии, смешавшихся и бесстыдно переплетенных со звуками дьявольского смеха.

Она не чувствовала себя как личность, отдельная и различимая от остальной части вселенной. Она потонула в широком потоке боли и сама превратилась в боль, кристаллизовавшуюся и проявившуюся во плоти. Так она лежала без сознательных движений и мыслей, в то время как снаружи грохотали барабаны, ревели трубы и голоса варваров заводили страшные песни, отбивая такт шлепками босых ног по твердой земле и мягкими хлопками открытых ладоней.

Но сквозь ее замороженный ум наконец начало просачиваться самосознание. Первым смутно проявило себя чудо, что ее тело до сих пор оставалось невредимым. Она приняла это чудо без благодарности. Это, казалось, не имеет никакого значения. Двигаясь машинально, она села на ангареб и тупо осмотрелась вокруг. В ее конечностях стало слабо пробиваться движение, как бы отвечая слепо пробуждающимся нервным центрам. Ее босые ноги нервно протащились по истоптанному грязному полу. Пальцы конвульсивно дернули юбку ее короткой нижней рубашки, из которой состояла вся ее одежда. Она вспомнила, как бы наблюдая со стороны, как когда-то, казалось очень давно, грубые руки сорвали с ее тела всю остальную одежду и она плакала от страха и стыда. Сейчас казалось странным, что такая маленькая неприятность могла вызвать у нее столько горя. Размеры надругательства и бесчестия были, в конце концов, относительны, как и все остальное.

Дверь хижины открылась и вошла женщина - гибкое, пантероподобное создание, чье гибкое тело блестело как покрытое лаком черное дерево, прикрытое лишь клочком шелка, обернутого вокруг ее важно покачивающихся бедер. Когда она зло повела глазами, в белках глаз отразился огонь костра, горевшего снаружи.

Она принесла бамбуковое блюдо с едой - дымящееся мясо, жареный батат, маис, грубые бруски местного хлеба и чеканного золота сосуд с пивом ярати. Все это она поставила на ангареб, но Ливия не уделила этому никакого внимания, она сидела, тупо уставившись в противоположную стену, увешанную циновками из побегов бамбука. Молодая местная женщина засмеялась, блеснув темными глазами и белыми зубами; и, с язвительным бесстыдством прошипев ругательство и с поддельной заботой, которая была более вульгарна, чем ее язык, она повернулась и с важным видом вышла из хижины, выражая больше издевки движениями своих бедер, чем любая цивилизованная женщина могла бы выразить словесными оскорблениями.

Ни слова девушки, ни ее действия не потревожили поверхности сознания Ливии. Все ее чувства были по-прежнему обращены внутрь. И все же от живости представляемых ею картин видимый мир казался лишь нереальной панорамой призраков и теней. Машинально она съела еду и выпила жидкость, даже не почувствовав вкуса ни того, ни другого.

Все так же механически она наконец поднялась и прошлась неуверенным шагом через хижину, чтобы посмотреть наружу сквозь щелку в бамбуковой стене. В тембре барабанов и труб произошла внезапная перемена, которая повлияла на какую-то затуманенную часть ее мозга и заставила ее без ощутимого желания искать причину.

Сначала она не понимала ничего из того что видела; все было хаотично и призрачно, формы двигались и перемешивались, корчились и крутились, черные бесформенные массы вырубались, застывая на фоне кроваво-красных декораций, которые светились то ярче, то глуше. Потом действия и объекты обрели привычные пропорции и она распознала мужчин и женщин, движущихся вокруг костров. Красный свет отблескивал на украшениях из серебра и слоновой кости; белые перья раскачивались на фоне света костров; обнаженные фигуры расхаживали и застывали силуэтами, вырезанными в темноте и окрашенными в темно-красный цвет.

На табурете из слоновой кости, в окружении великанов в головных уборах, утыканных перьями, и набедренных повязках из леопардовых шкур, сидело что-то жирное, приземистое, ужасный, отталкивающий, похожий на жабу коренастый человек, испарение влажных гниющих джунглей и ночных болот. Короткие и толстые руки этого существа покоились на гладкой выпуклости его брюха; затылок представлял собой складку жира, которая, казалось, толкает его заостренную голову вперед; его глаза напоминали угольки, тлеющие в мертвом черном пне. Их пугающая живость не соответствовала инертности, которую предполагало его тучное тело.

Когда взгляд девушки остановился на этой фигуре, ее тело окаменело и напряглось, потому что безумная жизнь снова пронзила ее. Из безмозглого автомата она превратилась вдруг в чувствующую форму живой, дрожащей плоти, истерзанной и горящей. Боль утонула в ненависти, такой сильной, что стала снова болью; она ощущала себя твердой и хрупкой, как будто ее тело превращалось в сталь. Она почувствовала как ее ненависть течет почти осязаемо по ее взгляду; так, что ей показалось, что объект ее чувства должен упасть замертво со своего резного табурета от этой силы.

Но если даже Баджудх, король племени бакала, чувствовал какой-то дискомфорт от концентрации чувств своей пленницы, то он не показал его. Он продолжал битком набивать свой лягушачий рот пригоршнями маиса, зачерпывая его из сосуда, который держала перед ним коленопреклоненная женщина, и глядеть на широкий проход, который образовывался действиями его подчиненных, оттесняющих людей в обе стороны.

Ливия смутно догадывалась, что по этому проходу, стены которого были образованы потными черными людьми, должен прийти кто-то важный, судя по резкому шуму барабанов и труб. И пока она смотрела, он пришел.

Колонна воинов, идущих по три в ряд, направилась к резному табурету, густая линия колышущихся перьев и сверкающих копий извивалась сквозь многоцветную толпу. Во главе чернокожих копьеносцев шел человек, при виде которого Ливия судорожно вздрогнула; ее сердце, казалось, остановилось, а потом заколотилось опять, не давая дышать. На этом сумеречном фоне этот человек стоял, четко выделяясь. Как и те, кто был за ним, он был одет в набедренную повязку из шкуры леопарда и украшенный перьями головной убор, но это был белый человек.

Он подошел к резному табурету не так как подошел бы проситель или подчиненный и внезапная тишина воцарилась в толпе, когда он остановился перед сидящей фигурой. Ливия почувствовала напряженность ситуации, хотя она лишь смутно догадывалась, что это предвещало. Какое-то мгновение Баджудх сидел, вытянув свою короткую шею вперед как большая лягушка; потом, словно притянутый против своей воли немигающим взглядом другого, он неуклюже встал со своего табурета и стоял, смешно покачивая бритой головой.

Напряжение мгновенно исчезло. Толпа жителей издала дикий крик, а воины чужака по его жесту подняли копья и прокричали королевское приветствие Баджудху. Ливия знала, что кем бы ни был этот человек, он должен быть могущественным в этих диких краях, если король бакала Баджудх поднялся, чтобы приветствовать его. А могущество означало военный престиж - потому что насилие было единственным, что уважали эти свирепые народы.

С этого момента Ливия стояла, приклеившись глазами к щелке в стене, и следила за чужестранцем. Его воины смешались с людьми бакала, они танцевали, пировали, потягивали пиво. Сам он, вместе с несколькими своими военачальниками, сидел с Баджудхом и вождями бакала, скрестив ноги, на циновках, жадно поглощая еду и питье. Она видела, как он вместе с другими запускал руки глубоко в горшки с едой, видела как он погружал морду в сосуд с пивом, из которого пил и Баджудх. Но тем не менее, она заметила, что ему оказывали уважение как королю. Поскольку для него не было табурета, Баджудх отказался от своего тоже и сидел теперь на циновке со своим гостем. Когда принесли новый кувшин пива, король бакала едва отхлебнул оттуда и передал его белому человеку. Власть! Вся эта церемониальная учтивость указывала на власть - силу - престиж! Ливия задрожала от волнения, когда в его голове начал формироваться захватывающий дух план.

Она следила за белым человеком с болезненным напряжением, отмечая каждую деталь его внешности. Он был высоким; ни ростом, ни массой его не превосходили многие из черных великанов. Он двигался с гибкой проворностью большой пантеры. Когда костер осветил его голубые глаза, они вспыхнули синим пламенем. Высоко завязанные сандалии охраняли его ноги, а с широкого пояса свисал меч в кожаных ножнах. Его внешность была чужая и незнакомая; Ливия никогда не видела похожих людей, но она и не пыталась определить его место среди народов человечества. Достаточно было того, что у него была белая кожа.

Проходили часы, и постепенно рев пирушки затих, поскольку мужчины и женщины погрузились в пьяный сон. Наконец Баджудх встал, едва не упав, и поднял руки, не столько как знак закончить празднество, сколько как символ того, что он сдается в соревновании по количеству съеденного и выпитого, споткнулся и был подхвачен своими воинами, которые и отнесли его в его хижину. Белый человек тоже поднялся в ничуть не лучшем виде, очевидно из-за того невероятного количества пива, которое он выпил огромными глотками, и был препровожден в хижину для гостей теми из вождей бакала, которые были в состоянии удержаться на ногах. Он исчез в хижине и Ливия заметила, как дюжина его воинов заняла свои места вокруг сооружения с копьями наготове. Очевидно, чужестранец не хотел рисковать, заводя дружбу с Баджудхом.

Ливия бросила взгляд на деревню, которая отдаленно напоминала Ночь Суда из-за разбросанных по улицам фигур пьяных. Она знала, что мужчины в полной готовности к бою охраняют внешние подходы, но единственными бодрствующими людьми, которых она увидела внутри деревни, были вооруженные копьями воины вокруг хижины чужестранца - а некоторые из них тоже начинали клонить головы и опираться на свои копья.

Сердце ее стучало как молоток, когда она проскользнула к задней стене своей тюрьмы и вышла в дверь, пройдя мимо храпящего охранника, которого Баджудх поставил охранять ее. Тенью цвета слоновой кости она проскользнула через пространство, разделяющее ее хижину и хижину чужестранца. Она подползла к задней стене этой хижины на четвереньках. Здесь на корточках сидел черный великан, уронив украшенную перьями голову себе на колени. Она пробралась мимо него к стене хижины. Ее сначала держали в заточении именно в этой хижине и узкое отверстие в стене, спрятанное свисающей циновкой, представляло ее слабую жалкую попытку побега. Она нашла отверстие, повернулась боком и, выгнувшись своим гибким телом, прыгнула внутрь, оттолкнув внутреннюю циновку в сторону.

Свет костра снаружи слабо освещал внутренность хижины. Как только она отдернула циновку, она услышала бормотание ругательства, почувствовала как ее схватили за волосы, протащили сквозь отверстие и рывком поставили на ноги.

С перепугу она не сразу привела в порядок свои мысли и убрала с глаз спутавшиеся распущенные волосы, чтобы взглянуть на лицо белого человека, который возвышался над нею с удивлением, написанным на его темном, покрытом шрамами лице. В руке он держал обнаженный меч, а глаза сверкали как огонь костра, - от злости, подозрения или удивления - она не могла сказать. Он говорил на языке, который она не могла понять, языке, который не был гортанным негритянским, но и не звучал как язык цивилизованных народов.

- О, пожалуйста! - попросила она. - Не так громко. Они услышат...

- Кто Вы? - спросил он, говоря по-офирски с варварским акцентом. - Видит Кром, я не мог представить, что встречу в этих чертовых краях белую девушку!

- Меня зовут Ливия, - ответила она. - Я пленница Баджудха. О, выслушайте, пожалуйста, выслушайте меня! Я не могу здесь долго оставаться. Я должна вернуться в хижину до того как они обнаружат мое исчезновение. Мой брат... - рыдание заглушили ее голос, потом она продолжила: - У меня был брат Тетелис, мы из рода Челкус, ученых и дворян Офира. По особому распоряжению короля Стигии, моему брату разрешили отправиться в Хешатту, город волшебников, чтобы изучать их искусство, и я отправилась вместе с ним. Он был совсем мальчик - моложе меня...

Ее голос запнулся и прервался. Чужестранец молчал, но стоял и смотрел на нее горящими глазами с мрачным, непроницаемым лицом. В нем было что-то дикое и неукротимое, что пугало ее и делало нервной и неуверенной.

- Черные кушиты напали на Хешатту, - поспешно продолжила она. - Мы приближались к городу с караваном верблюдов. Наша охрана бежала и нападавшие забрали нас с собой. Они не причинили нам вреда и сообщили, что они будут вести переговоры со стигийцами и возьмут выкуп за наше возвращение. Но один из их вождей хотел получить весь выкуп сам, и он со своими людьми выкрал нас из лагеря однажды ночью и бежал с нами далеко на юго-восток, к самым границам Кушии. Там на них напала и вырезала их банда из племени бакала. Тетелиса и меня притащили в это логово зверей... - рыдание сотрясло ее. - Сегодня утром моего брата изуродовали и зарубили у меня на глазах... - Она внезапно смолкла моментально ослепла от воспоминаний. - Они скормили его тело шакалам. Сколько времени я была без сознания я не знаю...

Она не могла больше говорить и подняла глаза, чтобы взглянуть на хмурое лицо чужестранца. Ее обуяла сумасшедшая ярость; она подняла кулаки и стала тщетно бить в могучую грудь, на что он обратил не больше внимания, чем на жужжание мухи.

- Как Вы можете стоять здесь как тупое животное? - вскрикнула она страшным шепотом. - Или Вы такой же зверь как и все эти? Ах, Митра, когда-то я думала, что у мужчин есть честь. Теперь я знаю, что каждому из них есть своя цена. Вы - что Вы знаете о чести - или о сострадании, или о приличиях? Вы такой же варвар как и другие, только с белой кожей; у Вас такая же черная душа как и у них. Вам наплевать, что человека вашей расы жестоко растерзали эти собаки и что я - их рабыня! Ладно.

Она отпрянула от него.

- Я заплачу Вам, - с жаром произнесла она, срывая тунику с грудей цвета слоновой кости. - Разве я не мила? Разве я не вызываю больше желания, чем эти местные девки? Разве я не достойная награда за кровопролитие? Является ли девственница с прекрасной кожей ценой, достаточной за убийство? Убейте этого черного пса Баджудха! Покажите мне как его проклятая голова валяется в залитой кровью пыли! Убейте его! Убейте его! - В агонии своего пыла она ударила сжатыми кулаками один об другой. - И тогда берите меня и делайте со мной что захотите. Я буду Вашей рабыней!

Секунду он молчал и стоял как великан, рожденный для резни и разрушения, перебирая пальцами рукоятку меча.

- Вы говорите так, как будто Вы вольны отдавать себя по своему желанию, - сказал он, - как будто дарение Вашего тела дает власть вертеть королевствами. Почему я должен убивать Баджудха чтобы получить Вас? В этих краях женщины дешевы как бананы, и их желание или нежелание стоит так же мало. Вы слишком дорого оцениваете себя. Если бы я хотел Вас, я бы не стал сражаться с Баджудхом, чтобы получить Вас. Он скорее отдал бы Вас мне, чем стал со мной сражаться.

У Ливии перехватило дыхание. Весь огонь вышел из нее и хижина поплыла у нее перед глазами. Она пошатнулась и упала скомканной кучей на ангареб. Горечь изумления раздавила ее душу, когда ее грубо ткнули лицом в ее полную беспомощность. Человеческий мозг бессознательно цепляется за знакомые ценности и идеи, даже в окружении и условиях чужих и не связанных со средой, в которых эти ценности и идеи приняты. Несмотря на все пережитое, Ливия продолжала предполагать, что согласие женщины - это главное в той игре, которую она предлагала играть. Она была ошеломлена осознанием того, что от нее совсем ничего не зависит. Она не могла двигать мужчинами как пешками в игре; она сама была беспомощной пешкой.

- Я понимаю абсурдность предположения, что любой человек в этом уголке мира будет поступать в соответствии с правилами и обычаями, существующими в другом уголке мира, - пробормотала она слабо, едва понимая что она говорит и что вообще было только звуковым обрамлением той мысли, которая овладела ею. Ошеломленная новым поворотом судьбы, она лежала неподвижно, пока железные пальцы белого варвара не сжали ее плечо и не поставили ее опять на ноги.

- Вы сказали, что я варвар, - сказал он резко, - и это правда, спасибо Крому. Если бы Вас охраняли люди из провинции, а не эти цивилизованные слабаки, у которых кишка тонка, этой ночью Вы бы не были рабыней этой свиньи. Я Конан, киммериец, и я живу своим мечом. Но я не такая собака, чтобы оставить женщину в руках дикаря; и хотя у вас принято называть меня разбойником, я никогда не принуждал женщину без ее согласия. Обычаи различны в разных странах, но если человек достаточно силен, он может силой навязать некоторые из своих обычаев где бы то ни было. И никто никогда не называл меня слабаком!

Если бы Вы были старой и безобразной как любимец дьявола гриф, я бы вырвал Вас из лап Баджудха просто из-за Вашей расы. Но Вы молоды и красивы, а я насмотрелся на местных сучек до тошноты. Я сыграю в эту игру по Вашим правилам, просто потому что некоторые Ваши инстинкты соответствуют некоторым моим. Возвращайтесь в свою хижину. Баджудх слишком пьян, чтобы прийти к Вам сегодня, а я позабочусь, чтобы он был занят завтра. И завтра Вы будете согревать постель Конана, а не Баджудха.

- Как Вы это сделаете? - Она дрожала от смешанных чувств. - Это все Ваши воины?

- Этих достаточно, - проворчал он. - Воины племени бамула, каждый из них, вскормлены у сосков войны. Я пришел сюда по просьбе Баджудха. Он хочет, чтобы я присоединился к нему при штурме Джихиджи. Сегодня вечером мы пировали. Завтра мы держим совет. Когда я с ним разберусь, он будет держать совет в аду.

- Вы нарушите перемирие?

- Перемирия в этих краях устанавливаются, чтобы быть нарушенными, - ответил он мрачно. - Он бы нарушил свое перемирие с Джихиджи. А после того, как мы бы разграбили город вместе, он бы уничтожил меня сразу, как только застал без охраны. Что было бы самым черным предательством в других краях, здесь является мудростью. Я бы не завоевал свое положение военного вождя племени бамула, если бы не запомнил уроков, которым учит черная страна. А теперь возвращайтесь в свою хижину и спите с мыслью о том, что не для Баджудха, а для Конана Вы хранили свою красоту!"

2

Ливия смотрела через щелку в бамбуковой стене и ее нервы были натянуты и дрожали. Весь день после позднего подъема, затуманенные и отупевшие от оргии прошлой ночью, люди готовили пиршество к наступающему вечеру. Весь день Конан Киммериец сидел в хижине с Баджудхом и Ливия не знала, о чем они там говорили. Она с трудом попыталась скрыть свое волнение от единственного человека, который вошел в ее хижину - мстительной местной девушки, которая приносила ей еду и питье. Но эта грубая девица слишком нетвердо стояла на ногах после возлияний прошедшей ночи, чтобы заметить перемену в поведении своей пленницы.

И вот снова наступил вечер, костры осветили деревню, и снова вожди покинули хижину короля и уселись на открытой площадке между хижинами для того чтобы пировать и держать последний церемониальный совет. На этот раз пива пили меньше. Ливия заметила, что воины бамула постепенно собираются возле кружка, где сидели вожди. Она увидела Баджудха и сидящего напротив, за горшками с едой, Конана, смеющегося и беседующего с великаном Аджой, военачальником Баджудха.

Киммериец грыз большую говяжью кость и, когда Ливия наблюдала за ним, она увидела, как он бросил взгляд через плечо. Как если бы это был сигнал, которого все они ждали, воины бамула все стали смотреть на своего предводителя. Конан встал, все так же улыбаясь, как бы для того, чтобы дотянуться до ближайшего горшка с едой; и вдруг с кошачьей быстротой нанес Адже страшный удар тяжелой костью. Военачальник племени бакала тяжело осел с проломленным черепом и тут же страшный клич расколол небеса, когда бамула ринулись в бой как раздразненные кровью пантеры.

Горшки с едой перевернулись, ошпарив сидящих на корточках женщин, бамбуковые стены прогибались от ударов падающих на них тел, крики агонии вспарывали ночь и над всем этим поднималось ликующее "Йе! йе! йе!" взбесившихся бамула и пламя копий, малиновых в огненном свете.

Бакала было сумасшедшим домом, который, краснея, превращался в бойню. Несчастные жители деревни были парализованы действиями пришельцев, их неожиданной внезапностью. Мысль о нападении со стороны гостей никогда не могла прийти им в головы. Большая часть копий была сложена в хижинах, многие воины были полупьяные. Падение Аджи было сигналом погрузить сверкающие лезвия воинов бамула в сотни ничего не подозревавших тел; после этого началась резня.

Ливия застыла у своего смотрового окошка, белая как статуя, отбросив свои золотые волосы и схватив их обеими руками у висков. Ее глаза были широко раскрыты, а тело окаменело. Крики боли и ярости вонзались в ее истерзанные нервы почти физически; корчащиеся, изрубленные тела расплывались в ее глазах, а затем снова появлялись с ужасающей четкостью. Она видела как копья тонут в извивающихся черных телах и разливают красное. Она видела как взлетают и опускаются на головы дубины. Из костров, разбрасывая искры, выбрасывали головешки; тростниковые крыши хижин начинали тлеть и вспыхивали. В криках прорезалась еще большая мука, когда жертв живьем стали бросать головой в горящие дома. Запах паленого мяса сделал воздух, который и так уже был пропитан вонью пота и свежей крови, тошнотворным.

Перенапряженные нервы Ливии сдали. Она снова издала мучительный вопль, потерявшийся в реве огня и бойни. Она била себя в виски сжатыми кулаками. Ее разум был на грани краха, превратив ее крики в еще более ужасные взрывы истерического смеха. Напрасно она пыталась постоянно думать о том, что это ее враги умирают так ужасно, что именно на это она безрассудно надеялась и это задумывала, что что эта страшная жертва была справедливой расплатой за бедствия, причиненные ей и ее близким. Неистовый ужас держал ее своей безумной хваткой.

Она не испытывала жалости к жертвам, умирающим под градом копий. Единственным ее чувством был слепой, сумасшедший, безрассудный страх. Она увидела Конана, белая фигура которого контрастировала на черном фоне. Она увидела как сверкает его меч и люди падают вокруг него. Вот клубок борющихся закружился вокруг костра и внутри него она увидела мельком корчащуюся жирную приземистую фигуру. Конан пробился сквозь этот клубок и пропал из вида за вертящимися черными фигурами. Изнутри все громче доносился невыносимый тонкий визг. Толпа раздалась на секунду и Ливия увидела шатающуюся, доведенную до отчаяния приземистую фигуру, истекающую кровью. Затем сильные сомкнулись опять и сталь засверкала в толпе как молния в сумерках.

Поднялся животный лай, наводящий ужас своим примитивным ликованием. Высокая фигура Конана проталкивалась сквозь толпу. Он пробирался к хижине, в которой съежилась девушка, неся в руке сувенир - свет костра отражался красным на отсеченной голове короля Баджудха. Черные глаза, уже не живые, а остекленевшие, закатились, и были видны только белки; челюсть бессильно отвисла будто в идиотской улыбке; красные капли частым дождем проложили дорожку на земле.

Ливия прекратила свои стон и крики. Конан заплатил назначенную цену и теперь шел призвать ее, неся ужасное доказательство своего платежа. Он схватит ее окровавленными пальцами и раздавит ей губы своим ртом, все еще тяжело дышащим от резни. От этой мысли ее залихорадило.

С криком Ливия пробежала через хижину и бросилась на дверь в задней стене. Дверь упала и она стрелой пронеслась через открытое пространство легким и бесшумным белым призраком в царстве черных теней и алого пламени.

Какой-то неясный инстинкт привел ее к загону, в котором держали лошадей. Воин как раз снимал перекладины, отделявшие загон с лошадьми от остальной территории и он вскрикнул от изумления, когда она пронеслась мимо него. Он схватил ее рукой за верхнюю часть туники. Безумным рывком она вырвалась, оставив одежду в его руке. Лошади захрапели и в панике побежали мимо нее, сбив воина в пыль, - высокие, жилистые лошади кушитской породы, уже обезумевшие от огня и запаха крови.

Вслепую она ухватилась за летящую гриву, оторвалась от земли, опять коснулась ее пальцами ног, высоко подпрыгнула, подтянулась и вскарабкалась на напряженную спину коня. Обезумевший от страха табун прошел сквозь огонь, высекая слепящий поток искр маленькими копытами. Испуганные черные люди мельком увидели дикое зрелище - обнаженную девушку, уцепившуюся за гриву животного, которое неслось как ветер, развевавший распущенные желтые волосы всадницы. Затем конь понесся прямо к ограде деревни, взлетел высоко в воздух, захватывая дух, и исчез в ночи.

3

Ливия не только не могла никаким образом управлять лошадью, но и не чувствовала в этом необходимости. Крики и зарево постепенно исчезали у нее за спиной; ветер путал ей волосы и ласкал ее обнаженные конечности. Она чувствовала только необходимость держаться за развивающуюся гриву и скакать, скакать на край света от всей агонии, горя и ужаса.

И выносливый конь скакал несколько часов, пока, наконец, взобравшись на освещенную звездами вершину, не споткнулся и не сбросил всадницу вниз головой.

Она ударилась в мягкую подушку дерна и какое-то мгновение лежала полуоглушенная, смутно слыша как убегает ее конь. Когда она пошатываясь поднялась, первым, что ее поразило, была тишина. Она была почти осязаема, как мягкий темный бархат, после бесконечного дикарского рева рогов и грохота барабанов, которые сводили ее с ума несколько дней. Она посмотрела вверх на большие белые звезды, густо усыпавшие темное небо. Луны не было, но земля была освещена звездами, впрочем, призрачно, с неожиданными скопищами теней. Она стояла на покрытом травой возвышении, от которого сбегали вниз округлые склоны, мягкие как бархат в свете звезд. С одной стороны вдалеке она различила плотную темную полоску деревьев, которая обозначала далекий лес. Здесь была только ночь и сумасшедшее спокойствие и легкий ветерок, идущий от звезд.

Казалось, что эта обширная земля дремлет. Теплый ласковый ветерок напомнил ей о ее наготе и она беспокойно изогнулась, обняв себя руками. Потом она почувствовала одиночество ночи и непрерываемость одиночества. Она была одна; она стояла на вершине этой земли и никого не было видно; ничего кроме ночи и шепчущего ветра.

Внезапно она обрадовалась ночи и одиночеству. Здесь никого не было, кто мог бы угрожать ей или схватить ее грубыми, жестокими руками. Она посмотрела вперед и увидела склон, спускающийся в широкую долину; там густыми волнами рос папоротник и свет звезд отражался от каких-то маленьких белых предметов, разбросанных по всей долине. Она подумала, что это большие белые цветы и эта мысль родила смутное воспоминание; она подумала о долине, о которой черные говорили со страхом. Это была долина, в которую от них сбежали молодые женщины незнакомой расы с коричневым цветом кожи, расы, которая обитала в этих краях до прихода предков бакала. Там, рассказывали люди, эти женщины превратились в белые цветы, их превратили старые боги, чтобы спасти от насильников. Ни один из местных жителей не осмеливался идти туда.

Но Ливия осмелилась пойти в эту долину. Она хотела спуститься по этим травянистым склонам, которые были как бархат под ее нежными ногами; она хотела жить там среди качающихся белых цветов, где ни один мужчина никогда бы ни пришел, чтобы положить на нее свои грубые руки. Конан сказал, что соглашения заключаются, чтобы быть нарушенными; она нарушит свое соглашение с ним. Она пойдет в долину пропавших женщин; она потеряется в одиночестве и спокойствии... как раз в тот момент, когда эти мечтательные и разрозненные мысли протекали через ее сознание, она спускалась по пологим склонам и ярусы стен, обрамляющих долину, все выше поднимались с обеих сторон.

Но спуск был таким постепенным, что когда она остановилась на дне долины, она не испытала чувства, что попала в ловушку. Со всех сторон от нее проплывали моря теней, а большие белые цветы качались и что-то шептали ей. Она пошла наугад, разводя папоротники своими маленькими руками, слушая шепот ветра в листьях, получая детское удовольствие от журчания невидимого ручья. Она двигалась будто во сне, в объятиях незнакомой нереальности. Одна и та же мысль не покидала ее: здесь она в безопасности от животной грубости мужчин. Она заплакала, но это были слезы радости. Она легла, вытянувшись, на лужайку и сжала руками мягкую траву, как будто она хотела прижать обретенное убежище к груди и держать его там вечно.

Она нарвала лепестков цветов и вплела их венком в свои золотые волосы. Их запах гармонировал со всем остальным в этой долине - сказочным, тонким, очаровательным.

Так она наконец вышла на прогалину в центре долины и увидела там большой камень, как будто высеченный человеческими руками и украшенный папоротником и гирляндами цветов. Она остановилась, разглядывая его, и тут возле нее началось движение и жизнь. Обернувшись, она увидела крадущиеся из глубоких теней фигуры стройных коричневокожих женщин, гибких, обнаженных, с цветами в черных как ночь волосах. Как видения из сна они подошли к ней, но ничего не говорили. И вдруг ужас охватил ее, когда она взглянула в их глаза. Эти глаза светились, излучали свет по сравнению со светом звезд; но это не были человеческие глаза. Их форма была человеческой, но с душами произошла странная перемена, которая отражалась в их светящихся глазах. Страх волной накатил на Ливию. Змея подняла свою наводящую ужас голову в обретенном ею Раю.

Но спастись бегством она не могла. Гибкие коричневые женщины окружили ее со всех сторон. Одна, самая прекрасная из них, молча подошла к дрожащей девушке и согнула ее своими гибкими коричневыми руками. Ее дыхание издавало тот же аромат, который исходил от белых цветов, качающихся в свете звезд. Ее губы прижались к губам Ливии в долгом жутком поцелуе. Офирка почувствовала, как холод растекается по ее венам; руки и ноги ее стали хрупкими; как белая мраморная статуя лежала она на руках своей пленительницы, неспособная пошевелиться или что-нибудь сказать.

Быстрые мягкие руки подняли ее и уложили на камень-алтарь, устланный цветами. Коричневые женщины взялись за руки, образовав кольцо, и гибко двинулись вокруг алтаря в странном темном танце. Никогда ни солнце, ни луна не видели такого танца, и большие белые звезды стали еще белее и засияли еще более ярким светом как будто его темное колдовство находило ответ в чем-то космическом и стихийном.

И зазвучала тихая песнь, которая была менее человеческой, чем журчание ручья вдалеке; шелест голосов напоминал шепот цветов, качающихся под звездами. Ливия лежала в сознании, но не имея сил пошевелиться. Ей не пришло в голову усомниться в здравости своего ума. Ей не хотелось размышлять или анализировать; она была и эти странные создания, танцующие вокруг нее, были; молчаливое осознание существования и узнавания действительности кошмара овладело ею, когда она лежала, беспомощно глядя вверх на усыпанное звездами небо, откуда, как она почему-то знала с уверенностью, не данной смертным, что-то должно прийти к ней, как пришло оно когда-то давно, чтобы сделать этих обнаженных коричневых женщин такими лишенными душ созданиями, какими они теперь были.

Сначала высоко над собой она увидела среди звезд черную точку, которая росла и ширилась; она приближалась к ней; она распухла до размеров летучей мыши; и все продолжала расти, хотя ее форма теперь сильно не изменялась. Она летела над ней среди звезд, камнем падая вниз, накрывая ее своими большими крыльями; она лежала в ее тени. И со всех сторон от нее пение стало громче, превратившись в победную песнь бездушной радости, приветствие богу, который пришел требовать новую жертву, свежую и розовую как цветок, покрытый росой на заре.

Теперь он висел прямо над ней и душа ее при виде его сжалась и стала холодной и маленькой. Его крылья были похожи на крылья летучей мыши, но тело и смуглое лицо, которое взирало на нее сверху не были похожи ни на что, встречающееся в море, на земле и в воздухе; она знала, что смотрит на высший ужас, на черное, космическое зло, рожденное в черных как ночь течениях, недосягаемых даже в самых диких кошмарах сумасшедшего.

Разорвав незримые узы, которые держали ее немой, она ужасно закричала. Ответом на ее крик был глубокий, угрожающий крик. Она услышала топот бежавших ног; со всех сторон возникло кружение, как от быстрых вод; белые цветы дико взметнулись и коричневые женщины исчезли. Над ней нависла большая черная тень и она увидела высокую белую фигуру с перьями, качающимися среди звезд, которая ринулась к ней.

- Конан! - крик сорвался непроизвольно с ее губ.

Со свирепым нечленораздельным воплем варвар подпрыгнул в воздух, стал хлестать вверх своим мечом, который горел в свете звезд.

Большие черные крылья поднялись и упали. Ливия, онемевшая от ужаса, увидела как Киммерийца окутала черная тень, которая висела над ним. Мужчина дышал тяжело, его ноги топтались по истоптанной земле, раздавливая в грязи белые цветы. Толчки от его разрывающих ударов отдавались эхом в ночи. Его швыряло вперед-назад как крысу в зубах собаки; поляна густо покрылась кровавыми пятнами, смешанными с белыми лепестками, которые лежали вразброс как ковер.

И вот, глядя на это дьявольское сражение как в кошмарном сне, девушка увидела, что это чернокрылое встрепенулось и заколебалось высоко в воздухе; послышались хлопающие удары покалеченных крыльев и чудовище оторвалось от Конана и, покачиваясь, взмыло вверх, чтобы затеряться и исчезнуть среди звезд. Его победитель стоял, пошатываясь от головокружения, держа меч на весу, широко расставив ноги, и глупо глядел вверх, изумленный победой, но готовый снова вступить в страшную битву.

Через мгновение Конан подошел к алтарю, тяжело дыша и капая кровью на каждом шагу. Его массивная грудная клетка вздымалась, блестя от пота. Кровь струилась по его рукам из шеи и плеч. Когда он дотронулся до девушки, колдовство разрушилось, она вскочила и соскользнула с алтаря, отпрянув от его руки. Он прислонился к камню, глядя вниз на нее, съежившуюся у его ног.

- Люди видели как ты ускакала из деревни, - сказал он. - Я поехал вслед как только смог и напал на твой след, хотя идти по нему при свете факела было нелегкой задачей. Я проследил тебя до места, где тебя сбросил конь, и хотя к тому времени факелы догорели и я не мог найти отпечатки твоих босых ног на траве, я был уверен, что ты спустилась в долину. Мои люди наотрез отказались идти со мной, поэтому я пришел пешком. Что это за дьявольская долина? Что это было за чудовище?

- Бог, - прошептала она. - Черные люди говорили о нем так - бог издалека и из дальних времен!

- Дьявол из Внешней Темноты, - проворчал Конан. - Они совсем не редкость. Они скрываются в таких количествах как блохи за поясом света, который окружает этот мир. Я слышал как о них говорили мудрецы из Заморы. Некоторые из них пробираются на землю, но когда им это удается, им приходится принять какую-то земную форму и обрести какую-нибудь плоть. Такой мужчина как я, с мечом, годится на любое количество клыков и когтей, потусторонних и земных. Пошли, мои люди ждут меня у края долины.

Ливия припала к земле без движения, неспособная найти слова, в то время как Конан хмуро смотрел на нее. Потом она заговорила:

- Я убежала от тебя. Я хотела тебя одурачить. Я не собиралась выполнять обещание, которое дала тебе; я была твоей по сделке, которую мы заключили, но я бы убежала от тебя, если бы смогла. Накажи меня как хочешь.

Он вытер пот и кровь со своих волос и вложил меч в ножны.

- Вставай, - проворчал он. - Сделка, которую я заключил, была грязной. Мне не жалко эту черную собаку Баджудха, но ты - не та девушка, которую можно продавать и покупать. Мужчины ведут себя по-разному в разных краях, но мужчине не надо быть свиньей, где бы он ни был. После того как я немного подумал, я понял, что заставить тебя выполнить обещание было бы все равно что принуждать тебя. Кроме того, ты недостаточно крепка для этих краев. Ты - дитя городов, книг и цивилизованного поведения, в чем нет твоей вины, но ты бы скоро умерла, ведя жизнь, которой я живу. Мне ни к чему мертвая женщина. Я возьму тебя до стигийских границ. Стигийцы отправят тебя домой в Офир.

Она смотрела на него, как будто не расслышала правильно.

- Домой? - повторила она механически. - Домой? В Офир? К моему народу? Города, башни, мир, мой дом? - Вдруг слезы хлынули у нее из глаз и, упав на колени, она обхватила руками ноги Конана.

- Боже, девочка, - заворчал Конан, смутившись. - Не делай так. Ты должна считать, что я делаю тебе услугу, вышвыривая из этой страны. Разве я не объяснил тебе, что ты не подходящая женщина для военного вождя племени бамула?

СПРЭГ ДЕ КАМП, ЛИН КАРТЕР

ЗАМОК УЖАСА

Конан не успел воплотить в жизнь свои планы построения черной империи с собой во главе. Эти планы были разрушены чередой стихийных катастроф и интриг его врагов в племени бамула, многие представители которого с негодованием воспринимали приход к власти в их племени чужестранца. Вынужденный бежать, он направляется на север через экваториальные джунгли и через травянистую степь в полуцивилизованное королевство Куш.

1. ГОРЯЩИЕ ГЛАЗА

За бездорожными пустынями Стигии лежали широкие луга Куша. На сотни лиг не было ничего, кроме бесконечных пространств густой травы. Местами попадались одинокие деревья, которые поднимались, чтобы нарушить плавно текущую монотонность степи: колючие акации, драконник с листьями в форме меча, заостренные изумрудные лобелии и ядовитый молочай, густо покрытый отростками. Время от времени редкий ручей прорезал неглубокую лощину через прерию, давая жизнь узкой галерее леса вдоль своих берегов. Стада зебр, антилоп, буйволов и других обитателей саванны кочевали через степь, подкармливаясь по мере движения.

Травы шептали и качались от бродящих ветров под темно-синим небом, в котором слепяще сверкало свирепое тропическое солнце. Время от времени вскипали облака и короткая гроза ревела и сверкала с яростью катастрофы, всего лишь чтобы умереть и очистить небо так же быстро, как появилась.

Через эту безграничную пустыню на исходе дня устало брела одинокая молчаливая фигура. Это был молодой великан, крепко сложенный, с перекатывающимися мышцами, которые выделялись под бронзовой от солнца кожей, изборожденной белыми следами прошлых ран. У него была большая грудная клетка, широкие плечи и длинные конечности; его скудный костюм, состоящий из набедренной повязки и сандалий открывал его могучее телосложение. Его грудь, плечи и спина загорели настолько, что были почти такие же черные как у коренных жителей этих краев.

Спутавшиеся локоны нечесаной гривы жестких черных волос обрамляли угрюмое, невозмутимое лицо. Под нахмуренными черными бровями свирепые глаза, горящие голубым, неустанно блуждали из стороны в сторону, когда он шел пружинящим неутомимым шагом через просторы равнины. Его внимательный взгляд пронизывал густую тенистую траву, которая росла со всех сторон и покраснела от заката, имевшего темно-красный цвет разозленного лица. Над Кушем скоро должна была опуститься ночь; во мраке ее затеняющих мир крыльев опасность и смерть бродили по пустыне в поисках добычи.

Но одинокий путник, а это был Конан Киммериец, не боялся. Варвар из варваров, он был выкормлен на суровых холмах далекой Киммерии, железная выносливость и свирепая жизнь дикой природы были ему сродни, даря ему выживание там, где цивилизованный человек, пусть даже более образованный, более воспитанный и более умудренный мог бы погибнуть жалкой смертью. Хотя путник сумел пройти пешком восемь дней, не имея еды, за исключением дичи, которую он убивал с помощью большого бамульского охотничьего лука, висевшего у него сейчас за плечом, этот могучий варвар сейчас все еще не приближался к пределам своих сил.

Конан давно привык к спартанской жизни на дикой природе. Хотя ему довелось испробовать вялую роскошь цивилизованной жизни в половине окруженных стенами, сверкающих городов мира, он не скучал по ним. Он продолжал идти к далекому горизонту, скрытому теперь темно-багровой дымкой.

За его спиной лежали непроходимые джунгли черных стран, граничащих с Кушем, где фантастические орхидеи горели в мрачной темно-зеленой листве, где свирепые черные племена вели опасную жизнь, прорубая места для поселений в зарослях кустарника, и где тишину троп во влажных тенистых джунглях нарушал только рык охотящегося леопарда, хрюканье дикой свиньи, напоминающий медные духовые рев слона или внезапный крик разозленной обезьяны. Больше года Конан прожил там, будучи военным вождем могущественного племени бамула. Наконец хитрые черные колдуны, ревниво относившиеся к приходу его к власти и возмущенные его неприкрытым презрением к их кровожадным богам и их жестоким кровавым обычаям, отравили умы бамульских воинов, настроив их против их белокожего предводителя.

Это случилось следующим образом. К племенам, живущим в джунглях, пришло время долгой непрерывной засухи. С истощением рек и пересыханием колодцев пришла кровопролитная, ревущая война, когда черные племена сошлись в отчаянной битве за несколько оставшихся источников драгоценной влаги. Деревни исчезали в огне, целые роды вырезали или оставляли гнить. И тогда на гребне засухи, голода и войны пришла чума, чтобы очистить землю от людей.

Злые языки хитрых колдунов обвинили в этих бедах Конана. Они клялись, что это он принес все эти бедствия народу бамула. Боги разгневались за то, что этот бледнокожий чужестранец незаконно захватил украшенный трон долгой династии вождей бамула. С Конана, настаивали они, необходимо содрать кожу и умертвить с помощью тысяч изощренных пыток на черных алтарях богов зла, иначе всему народу суждено погибнуть.

Не предвкушая ничего доброго от такой мрачной перспективы, Конан дал быстрый разрушительный ответ. Он прикончил верховного жреца, проткнув его тело своим большим и широким северным мечом. Затем он опрокинул окровавленного деревянного идола бамульского божества на других шаманов и скрылся во тьме окружающих джунглей. Он наугад прошел на север много утомительных лиг, пока не достиг района, где густой лес поредел и уступил открытым пастбищам. Теперь он намеревался пересечь пешком саванну, чтобы добраться до королевства Куш, где он мог найти работу для своих варварских сил и для своего тяжелого меча на службе у смуглых монархов этой древней страны.

Вдруг его мысли были оторваны от размышлений о прошедшем будоражащим ощущением опасности. Какой-то первобытный инстинкт выживания насторожил его, сообщив о присутствии опасности. Он остановился и осмотрелся вокруг себя, вглядываясь в длинные тени, отбрасываемые от света заходящего солнца. Поскольку волосы на затылке варвара стали торчком от прикосновения невидимой угрозы, великан варвар втянул воздух чувствительными ноздрями и исследовал мрак тлеющими глазами. Хотя он ничего не увидел и не почувствовал никакого запаха, таинственное чувство опасности, воспитанное жизнью в дикой природе, сказало ему, что опасность рядом. Он ощутил пуховое прикосновение невидимых глаз и, обернувшись, увидел мельком пару больших кругов, мерцающих во мраке.

Почти в то же мгновение светящиеся глаза исчезли. То что он видел было настолько кратковременным, а его исчезновение - таким быстрым, что у него появилось искушение отбросить видение как плод своего воображения. Он повернулся и снова пошел вперед, но теперь он был начеку. Когда он продолжил свой путь, пылающие глаза снова появились в плотной тени густой травы чтобы следовать за его молчаливым движением вперед. Рыжевато-коричневые выгнутые фигуры скользили за ним на бесшумных лапах. За ним увязались кушитские львы, жаждущие горячей крови и свежего мяса.

2. КРУГ СМЕРТИ

Через час на саванну опустилась ночь, за исключением тонкой полоски закатного зарева вдоль западного горизонта, на фоне которого черным силуэтом стояло маленькое одинокое и чахлое дерево степи. Конан уже почти достиг пределов своей выносливости. Трижды львицы бросались на него из теней справа или слева. Трижды он отбивался от них летучей смертью своих стрел. Хотя трудно было стрелять прямо в сгущающуюся тьму, взрывы рева нападающих львов трижды говорили ему о попадании, хотя ему не дано было узнать убил он или только ранил смертоносных хищников.

Но сейчас его колчан был пуст и он знал, что это уже только дело времени, когда молчаливые убийцы утащат его. По его следу шло сейчас восемь или десять львов и даже в душе сурового варвара звучал крик отчаяния. Даже если на его могучий меч придется один или два нападающих, остальные разорвут его на кровавые куски до того как он успеет размахнуться или вонзить меч опять. Конан встречал львов раньше и знал их невероятную силу, которая позволяла им поднимать и тащить целую зебру с такой же легкостью, как кошка мышь. Несмотря на то, что Конан был одним из самых сильных людей своего времени, от этой силы было бы столько же пользы, сколько от сил маленького ребенка, если бы лев достал Конана хотя бы раз своими когтями или зубами.

Конан продолжал бежать. Он бежал уже почти час большими быстрыми прыжками, покрыв много лиг. Сначала он бежал без усилий, но сейчас лишающее сил напряжение его путешествия через черные джунгли и восьмидневного перехода по равнине начало давать знать о себе. У него поплыли пятна перед глазами и болели мышцы ног. Каждый сумасшедший удар сердца, казалось, лишает его сил, оставшихся в его могучей фигуре.

Он молил дикарских богов, чтобы луна вышла из плотных грозовых туч, закрывших большую часть неба. Он молился, чтобы появился холмик или дерево, которые бы нарушили идущую плавными волнами плоскость равнины, или хотя бы валун, к которому он мог бы стать спиной, чтобы в последний раз постоять за себя.

Но боги не слышали. Единственными деревьями в этом районе была карликовая, покрытая шипами поросль, которая поднималась вверх на шесть-восемь футов и затем разбрасывала свои ветви горизонтально, образуя подобие гриба. Если бы ему удалось, не взирая на колючки, взобраться на такое дерево, первый же лев, добравшийся до основания дерева, с легкостью одним прыжком сбросил его вниз на землю. Единственными холмиками были гнезда термитов, некоторые из которых были высотой в несколько футов, но слишком маленькими для обороны. Ничего не оставалось как продолжать бежать.

Для того чтобы облегчить себя, он отбросил большой охотничий лук, когда истратил последнюю стрелу, хотя выбрасывание такого великолепного оружия резануло ему сердце. Колчан и ремни вскоре отправились вслед. Теперь на нем остались всего лишь набедренная повязка из шкуры леопарда, высоко зашнурованные сандалии, в которые были обуты его ноги, бурдюк с водой и тяжелый широкий меч, который он теперь нес в ножнах в одной руке. Расстаться с этим означало лишиться последней надежды.

Львы теперь шли за ним почти по пятам. Он слышал сильный запах их гибких тел и слышал их тяжелое дыхание. Теперь они могли в любой момент окружить его и он в последний раз вступит в яростную схватку за свою жизнь перед тем как они уложат его.

Он рассчитывал, что преследователи будут следовать своей старой возрастной тактике. Самый старый самец - вожак стаи - будет следовать прямо за ним, а с обеих сторон от него будут самцы помоложе. Более быстрые львицы забегут вперед с обеих сторон, образуя полукруг, пока не будут достаточно далеко впереди чтобы кольцо замкнулось и он оказался в ловушке. Тогда они бросятся на него все сразу, делая какие-либо попытки защититься невозможными.

Вдруг землю залил свет. Круглый серебристый глаз восходящей луны осветил равнину, купая своим взглядом бегущую фигуру великана-варвара и рисуя линии серебристого огня вдоль струящихся мускулов львов, мчащихся прыжками за ним по пятам, омывая их короткий шелковистый мех своим призрачным сиянием.

Настороженный взгляд Конана поймал лунный свет на струящемся мехе слева впереди и он понял, что окружение почти закончено. Подготовившись внутренне встретить нападение он был удивлен, увидев, что та самая львица изменила направление бега и остановилась. Двумя прыжками он обогнал ее. На бегу он заметил, что молодая львица с правой стороны тоже внезапно остановилась. Она, замерев, присела на траву подергивала и била хвостом. Странный звук - наполовину рев, наполовину вой - исходил из ее оскаленной пасти.

Конан рискнул замедлить бег и оглянуться. К своему крайнему удивлению он увидел, что вся стая остановилась как бы перед невидимым барьером. Они стояли рычащим строем и их клыки сверкали как серебро в лунном свете. Сотрясающий землю рев ярости от сорванных планов исходил из их глоток.

Конан задумчиво прищурился и его хмурые брови сошлись от изумления. Что остановило стаю в тот самый момент, когда львы были уже наверняка с добычей? Какая невидимая сила остановила яростное преследование? Он стоял, какое-то мгновение глядя на них, держа в руке меч и думая о том, возобновят ли они свою атаку. Но львы оставались на месте, рыча и ревя так, что пена капала из их челюстей.

И тут Конан заметил странную вещь. Место, где остановились львы, казалось, находится на демаркационной линии, проходящей через равнину. С одной стороны от нее росла густая, высокая, сочная трава. На невидимой границе, однако, трава становилась тонкой, щетинистой и неразвитой, с широкими прогалинами голой земли. Хотя Конан не мог ясно различить цвета при одном лишь лунном свете, ему показалось, что траве на ближней к нему стороне линии недоставало нормального для растений зеленого цвета. Напротив, у его ног трава казалась сухой и серой, как если бы вся жизнь из нее была выщелочена.

По обе стороны от себя в ярком лунном свете ему было видно уходящее вдаль пространство, покрытое мертвой травой, как если бы он одиноко стоял в широком круге смерти.

3. ЧЕРНАЯ КРЕПОСТЬ

Хотя у Конана все тело еще болело от усталости, но короткая передышка дала ему силы продолжить движение вперед. Поскольку он не знал природы невидимой линии, которая остановила львов, он не мог сказать сколько времени это таинственное влияние будет удерживать их в страхе. Поэтому он предпочел насколько возможно увеличить расстояние между собой и стаей.

Вскоре он увидел, что перед ним вырисовалась из сумрака темная масса. Он двинулся вперед с удвоенной осторожностью, держа меч в руке и всматриваясь в туманную громаду впереди. Луна по-прежнему сверкала, но с расстоянием это сияние становилось более тусклым, как если бы оно проходило сквозь какой-то сгущающийся туман. Поэтому сначала Конан ничего не мог разглядеть в черной однородной массе, которая вставала перед ним из равнины. Он только видел ее размер и неподвижность. Как какой-то колоссальный идол примитивного поклонения дьяволу, высеченный неизвестными существами из черной каменной горы на заре времен, темная масса неподвижно сидела, окруженная мертвой серой травой.

Когда Конан подошел поближе, в темном однородном пятне стали различимы детали. Он увидел, что это огромное сооружение, которое лежало частично в руинах на равнинах Куша - колоссальное строение, воздвигнутое неизвестными руками с какой-то непонятной целью. Оно выглядело как замок или крепость, но такого архитектурного стиля, который Конану никогда не встречался. Сделанное из твердого черного камня, оно поднималось сложным фасадом с колоннами, террасами и зубчатыми стенами, силуэт которых казался странно искаженным. Взгляд не мог воспринять его. Взгляд следовал за выкручивающими мозги изгибами, в которых что-то казалось немного неправильным, таинственно искривленным. Огромное сооружение создавало впечатление хаотического недостатка порядка, как если бы строители были не совсем в своем уме.

Конан оторвал свой взгляд от кружащих голову изгибов бесформенной массы, сложенной из камня, от одного взгляда на которую у него начинала кружиться голова. Он подумал, что теперь наконец может постичь почему степные звери избегали этой распадающейся кучи. От нее каким-то образом исходила аура угрозы и ужаса. Возможно, за тысячелетия, в течение которых черная крепость сидела на равнине, животные стали бояться ее и избегать ее затененные окрестности, пока эта привычка избегать не стала инстинктивной.

Луна внезапно скрылась опять от того, что высоко нагроможденные грозовые тучи снова затемнили ее вечное лицо. Прогрохотал раскат отдаленного грома и изучающий взгляд Конана уловил огненную вспышку молнии в кипящих массах туч. Вот-вот должна была разразиться одна из внезапных, ураганных гроз саванны.

Конан колебался. С одной стороны, любопытство и необходимость в укрытии от наступающей бури тянули его в разваливающуюся крепость. С другой, ум варвара испытывал глубоко коренящееся отвращение ко всему сверхъестественному. К земным, имеющим отношение к смертным, опасностям он не испытывал никакого страха, но потусторонние опасности могли вызвать паническую дрожь в его нервах. А в этом таинственном сооружении что-то намекало на сверхъестественное. В самых глубоких слоях сознания он чувствовал исходящую от него угрозу.

Еще более громкий раскат грома заставил его принять решение. Сжав нервы железной хваткой, он уверенно направился в темный портал, держа в руке обнаженную сталь, и исчез внутри.

4. ЗМЕЕЛЮДИ

Конан не спеша шел вдоль зала с высокими сводами, не обнаруживая ничего живого. Пыль и сухие листья в беспорядке валялись на черном полу. Истлевший мусор кучами громоздился в углах и у оснований высоких каменных колонн. Какой бы старой не была эта каменная громада, было очевидно, что ни одна живая душа не обитала здесь уже несколько столетий.

Зал, открывшийся взору очередным коротким появлением луны, был высотой в два этажа. Защищенный перилами балкон тянулся вдоль второго этажа. Испытывая любопытство заглянуть глубже в тайну этого загадочного сооружения, которое находилось здесь, на равнине, за сотни лиг от ближайшей другой каменной постройки, Конан бродил по коридорам, которые извивались как след змеи. Он заходил в пыльные комнаты, о изначальном предназначении которых он даже не мог догадываться.

Замок был устрашающего размера, даже для того, кто видел храм бога-паука в Йезуде в Заморе и дворец короля Йилдиза в Аграпуре в Туране. Большая часть его - фактически одно целое крыло - развалившись, превратилось в однородную массу наваленных черных камней, но часть, которая осталась в большей или меньшей степени невредимой, по-прежнему превосходила размерами любое здание, которое видел Конан. О возрасте постройки нельзя было ничего предположить. Черный оникс, из которого она была сложена, не был похож ни на один из камней, которые Конан видел в этой части мира. Он, должно быть, был перенесен через огромные расстояния - почему, Конан не мог представить себе.

Некоторые черты причудливой архитектуры сооружения напомнили Конану древние захоронения в ненавистной Заморе. Другие наводили на мысль о запретных храмах, которые он мельком видел в далекой Гиркании во время своей службы наемником у туранцев. Но он не мог сказать, был ли этот замок воздвигнут именно как могила, крепость, дворец, храм или как их сочетание.

И потом, в этом замке было что-то тревожно чужеродное, от чего Конан чувствовал смутное беспокойство. Если фасад еще казался построенным в соответствии с канонами какой-то чуждой геометрии, то интерьер сбивал с толку. К примеру, ступени лестниц были значительно шире и ниже, чем требовалось для ног человека. Дверные проемы были слишком высокие и узкие настолько, что Конану приходилось поворачиваться боком, чтобы пройти сквозь них.

На стенах был выложен неглубокий рельеф со свернутой в кольца геометрической вязью запутывающей, гипнотизирующей сложности. Конан обнаружил, что ему приходится отрывать взгляд от украшенных рельефом стен усилием воли, иначе его мозг приковывался к шифрованным символам, образуемым извивающимися линиями.

По сути, все в этом странной, затуманивающей мозг каменной загадке напоминало Конану о змеях - извилистые коридоры, извивающиеся орнаменты и даже, подумал он, слабый след мускусного запаха змей.

Конан остановился, задумчиво нахмурив брови. А может быть эти неизвестные руины были воздвигнуты змееподобным народом древней Валузии? Дни этого дочеловеческого народа лежали в неподдающемся мысли удалении во времени, до зари самого человечества, в непроглядных туманах времени, когда землей правили гигантские рептилии. Прежде чем возникли Семь Империй еще перед Катастрофой - еще до того как Атлантида поднялась из вод Западного океана - уже тогда правили на земле змеелюди. Они исчезли задолго до прихода человека - но не полностью.

У костров в суровых холмах Киммерии и потом опять в мраморных дворах немедийских храмов Конан слышал легенду о Кулле, короле-атланте Валузии. Змеелюди сохранились в некоторых местах с помощью своей магии, которая позволяла им являться другим в виде обычных человеческих существ. Но Куллу удалось раскрыть их тайну и очистить свое королевство от этой заразы, уничтожая их огнем и мечом.

И все же, возможно черный замок с его чужестранной архитектурой был осколком той далекой эры, когда люди сражались за власть на планете с этими выжившими в затерянных веках рептилиями?

5. ШЕПЧУЩИЕ ТЕНИ

Первая гроза прошла мимо черного замка. Недолго слышался говорок дождевых капель, падавших на крошащиеся камни, и вода струйкой стекала через дыры в крыше. Потом молнии и гром стихли, потому что буря ушла на запад, снова оставив незакрытую луну светить через проемы в каменных стенах. Но за этой грозой спешили другие, бормоча и бросая вспышки на востоке.

Конан беспокойно спал в углу балкона над большим залом, вздрагивая и поворачиваясь как какое-то настороженное животное, которое смутно чувствует приближение опасности. Осторожность заставила его усомниться в безопасности сна в зале перед широко распахнутыми дверями. Даже несмотря на то, что круг смерти, казалось, отгораживает от обитателей равнины, он не доверял невидимой силе, которая держала зверей в страхе.

Десяток раз он вскакивал, проснувшись, хватался за меч и изучал мягкие тени перед собой в поисках того, что разбудило его. Десяток раз он ничего не обнаруживал в мрачной шири древних развалин. Каждый раз он опять устраивался подремать и, однако, смутные тени собирались вокруг него и он слышал в пол-уха шепчущие голоса.

Утомленно прорычав ругательство своим варварским богам, киммериец проклял все тени и эхо, отправив их в одиннадцать багровых кругов Ада его мифологии и снова свалился, пытаясь задремать. Наконец он уснул глубоким сном. И ему приснился странный сон.

Казалось, что хотя тело его спит, но дух бодрствует и насторожен. Нематериальные глаза его Ка, как называли это стигийцы, видели как сумрачный балкон залит тусклым, кровавого оттенка светом от невидимого источника. Это не был ни серебряный блеск луны, которая бросала косые лучи в зал через проемы в камне, ни бледные вспышки отдаленных молний. В этом кровавом свечении дух Конана видел плавающие тени, которые пролетали как летучие мыши, сделанные из облаков, среди черных мраморных колонн - тени с мерцающими глазами, наполненными безумным голодом, тени, в шепоте которых нельзя было услышать ничего кроме какофонии издевательского смеха и зверских криков.

Дух Конана откуда-то знал, что эти шепчущие тени были призраками тысяч чувствующих существ, которые умерли в этом древнем сооружении. Откуда он знал это, он не мог сказать, но для его Ка это был ясный факт. Неизвестный народ, который воздвиг эти громадные руины - то ли змеелюди из валузийской легенды, то ли какая-то другая забытая раса - окропила мраморные алтари черного замка кровью тысяч жертв. Их призраки навечно были прикованы к этому замку ужаса. Возможно, они были привязаны к земле каким-то могучим заклятием дочеловеческого волшебства. Возможно, это было то же заклятие, которое отпугивало степных зверей.

Но это было еще не все. Призраки черного замка жаждали крови живого существа - крови Конана.

Его истощенное тело лежало, скованное глубоким сном, в то время как тени призраков витали вокруг него, хватаясь за него неосязаемыми пальцами. Но дух не может причинить вред живому существу, пока не проявится на физическом уровне и не воплотится в какой-либо материальной форме. Эти орды тараторящих теней были слишком слабы. Ослабев от долгого недоедания, они теперь уже не могли с легкостью материализоваться в бродячие орды вурдалаков.

И дух спящего Конана каким-то образом знал об этом. Пока его тело продолжало спать, его Ка следило за движением на астральном уровне и смотрело как вампирические тени хлопают нематериальными крыльями возле головы спящего и хлещут неосязаемыми когтями у его пульсирующего горла. Но, несмотря на все их безголосое бешенство, они не могли причинить ему вред. Он продолжал спать, связанный чарами.

Через неопределенное время в красном астральном свечении произошла перемена. Привидения собирались вместе в бесформенную массу сгущающихся теней. Хоть они и были безмозглыми мертвяками, голод привел их к жуткому союзу. У каждого призрака оставался небольшой запас той жизненной силы, которая вела к материальному воплощению. Теперь каждый призрак сливал свой скудный запас с запасом своих братьев-теней.

Постепенно ужасная фигура, вскормленная жизненной силой десяти тысяч призраков, начала материализоваться. В сумраке черного мраморного балкона она медленно появлялась из кружащегося облака частиц-теней.

А Конан продолжал спать.

6. СТО ГОЛОВ

Оглушающе грянул гром; молния сверкнула огнем над потемневшей равниной, где снова скрылся свет луны. Громоздящиеся одна на другую грозовые тучи взорвались, проливая потоки ливня на заросшие травой низины.

Стигийские охотники на рабов ехали всю ночь, прижимаясь к югу к лесам Куша. Их экспедицию трудно было назвать удачной; ни один черный из кочевых охотничьих и скотоводческих племен саванны не попал в их руки. Они не знали - война или мор очистили землю от людей, или племена, предупрежденные о появлении охотников на рабов, бежали вне их досягаемости.

В любом случае, казалось, что им больше повезет в буйных джунглях юга. Лесные негры жили в постоянных деревнях, которые охотники могли окружить и взять быстрым внезапным нападением на заре, хватая жителей как рыбу в сеть. Жителей слишком старых, слишком молодых или слишком слабых, чтобы вынести дорогу обратно в Стигию, они убили бы на месте. Затем они погонят оставшихся несчастных, связанных вместе в одну человеческую цепь, на север.

Стигийцев было сорок, они были на хороших лошадях, в шлемах и длинных кольчугах. Это были высокие, смуглые люди с ястребиными лицами и могучими мускулами. Они были лишенными чувств убийцами - крепкими, хитрыми, бесстрашными и беспощадными, испытывающими не больше угрызений совести при убийстве нестигийца, чем большинство людей испытывает, прихлопывая комара.

Сейчас первый ливень бури разметал их колонну. Ветер хлестал по их шерстяным накидкам и льняным рубахам и бросал гривы их лошадей в лица. Почти непрерывное сверкание молний ослепило их.

Их предводитель увидел черный замок, очертания которого смутно вырисовались над лугом, потому что сверкающая молния сделала его видимым в темноте под завесой дождя. Он прокричал гортанную команду и ударил шпорами в ребра своей большой черной кобылы. Другие, пришпорив лошадей, последовали за ним и поехали к мрачным бастионам с цокотом копыт, скрипом кожи и звоном кольчуг. В расплывчатом от дождя и ночи пятне ненормальность фасада не была видна, а стигийцы жаждали попасть в укрытие пока совсем не промокнут.

Они вошли, топая ногами, ругаясь и мыча и стряхивая воду с накидок. Через мгновение мрачная тишина руин была разрушена шумом. Собрали хворост и сухие листья; ударили кремнем и сталью. Скоро дымный, шипящий огонь поднялся в центре мраморного пола чтобы окрасить покрытые рельефом стены в ярко-оранжевый цвет.

Люди сбросили переметные сумы, развязали мокрые бурнусы и расстелили их сушиться. С трудом они выбрались из своих кольчуг и принялись вытирать с них влагу промасленными тряпочками. Они открыли переметные сумы и погрузили крепкие белые зубы в круглые буханки твердого черствого хлеба.

Снаружи ревела и сверкала вспышками буря. Потоки дождевой воды водопадами стекали через проемы в стенах. Но стигийцы не обращали на них внимания.

Вверху на балконе молча стоял Конан, проснувшийся, но дрожащий от трепета, который сотрясал его могучее тело. Ливень разрушил заклятие, которое держало его в плену. Вздрогнув, он начал искать глазами сгусток тени - скопление призраков, которое он видел формировавшимся в своем сне. Когда блеснула молния, ему показалось, что он заметил темную бесформенную фигуру в дальнем конце балкона, но он не рискнул подойти ближе чтобы рассмотреть ее.

Пока он размышлял о том, как ему покинуть балкон, не проходя в пределах досягаемости Этого, топая и ревя вошли стигийцы. Вряд ли они были лучше призраков. Скорее всего, они бы с удовольствием схватили его, чтобы сделать рабом. Несмотря на всю свою огромную силу и опыт во владении оружием, Конан знал, что ни один человек не в силах противостоять одновременно сорока хорошо вооруженным противникам. Если он немедленно не выберется отсюда и не убежит, они спустят его сами. Ему приходилось выбирать либо быструю смерть либо пожизненные горькие стенания от тяжелой работы рабом в Стигии. Он не знал что лучше.

Если стигийцы отвлекли внимание Конана от призраков, они таким же точно образом отвлекли внимание призраков от Конана. В своем безумном голоде тени забыли о Киммерийце ради сорока расположившихся внизу стигийцев. Там было достаточно живой плоти и жизненной силы, чтобы во много раз больше насытить их вампирский голод. Как осенние листья они поплыли через перила балкона вниз, в зал.

Стигийцы распростерлись вокруг костра, передавая из рук в руки бутылку вина и разговаривая на своем гортанном языке. Хотя Конан знал лишь несколько слов на стигийском, из интонаций и жестов он мог понять о чем шел спор. Предводитель - гладко выбритый великан, ростом как сам Киммериец, - клялся, что он не рискнет идти в ливень в такую ночь. Они подождут до зари в этих разваливающихся руинах. По крайней мере, крыша местами казалась целой и там можно было лежать так, чтобы не попадали капли.

Когда было опустошено еще несколько бутылок, стигийцы, уже согревшиеся и обсохшие, устроились спать. Костер горел слабо, потому что хворостом, который они подкладывали нельзя было поддержать долго хорошее пламя. Предводитель указал на одного из людей и что-то резко произнес. Мужчина запротестовал, но после недолгого спора он со стоном поднялся и натянул кольчугу. Конан понял, что его выбрали стоять первую смену на страже.

Теперь, держа в руке меч и надев щит на другую, часовой стоял в тени на краю освещенного умирающим костром места. Время от времени он медленно прохаживался взад-вперед по залу, останавливаясь, чтобы заглянуть в извилистые коридоры или выглянуть через передние двери наружу, где буря уже отступала.

Пока часовой стоял у главного входа, повернувшись спиной к своим товарищам, мрачная фигура образовалась среди храпящих охотников на рабов. Она медленно вырастала из колышущихся облаков бесплотных теней. Составившееся создание, которое постепенно обретало форму, было сделано сложением жизненных сил тысяч мертвых существ. Оно приобрело ужасную форму - огромная масса, из которой во все стороны отходили бесчисленные уродливые конечности и отростки. Десяток коротких ног поддерживал его чудовищный вес. Сверху подобно ужасным плодам отросло множество голов: некоторые из них напоминали живые, с лохматыми волосами и бровями; другие были просто кусками мяса, на которых случайным образом располагались глаза, уши, рты и ноздри.

Увидеть это стоголовое чудовище в сумрачно освещенном огнем костра зале было достаточно, чтобы кровь застыла в жилах от ужаса у самого отважного человека. Конан почувствовал как у него поднялись волосы на затылке и как по коже поползли мурашки, когда он увидел внизу это зрелище.

Чудовище пошатываясь двинулось по полу. Неустойчиво наклонившись, оно схватило одного из стигийцев полудюжиной своих жадных когтистых лап. Когда человек с криком проснулся, кошмарное Это разорвало свою жертву на части, обрызгав его спящих товарищей окровавленными, капающими кусками человека.

7. БЕГСТВО ОТ КОШМАРА

В одно мгновение стигийцы вскочили на ноги. Хоть они и были закаленными разрушителями, зрелище было достаточно страшным, чтобы вызвать у некоторых из них крики ужаса. Обернувшись на первый крик, часовой бросился обратно в зал, чтобы зарубить чудовище мечом. Выкрикивая команды, предводитель схватил ближайшее оружие и ринулся в бой. Остальные, хоть и были безоружные, взъерошенные и оторопевшие, схватили мечи и копья, чтобы защититься от массы, которая хватала и убивала их.

Мечи рубили бесформенные бедра чудовища, копья вонзались в раздутое, раскачивающееся брюхо. Отрубленные хватающие кисти и руки с глухим звуком падали на пол, продолжая сгибаться и сжиматься. Но чудовище, которое, казалось, не испытывало боли, продолжало хватать одного человека за другим. Некоторым стигийцам своими душащими руками оно отвернуло головы. Других хватало за ноги и разбивало на кровавые куски об колонны.

Пока Киммериец смотрел за происходящим сверху, дюжина стигийцев была избита или разорвана насмерть. Ужасные раны, нанесенные чудовищу оружием стигийцев, мгновенно затягивались и заживали. Отсеченные головы и руки заменились новыми, которые выросли из грушевидного туловища.

Увидев, что у стигийцев нет ни единого шанса спастись от чудовища, Конан решил сбежать, пока Это все еще было занято охотниками на рабов и пока оно не обратило внимание на него. Сочтя глупым идти через зал, он нашел более прямой выход. Он выбрался через окно. Оно вело на террасу крыши с проломленной черепицей, где от любого неосторожного шага он мог упасть через пролом на уровень земли.

Дождь утих, перейдя в изморось. Луна, которая теперь была почти над головой, снова прерывисто бросала лучи. Глянув вниз с парапета, который окружал террасу, Конан нашел место, где наружные изгибы вместе с поднимающимися вверх лианами давали возможность спуститься. С проворностью обезьяны он начал спускаться, перебирая руками, вниз вдоль покрытого странными изгибами фасада.

Теперь луна засияла в полную силу, освещая внизу двор, где были привязаны лошади стигийцев, беспокойно двигающиеся и ржущие от звуков смертельной схватки, доносившихся из большого зала. Шум сражения заглушали крики агонии, когда у одного человека за другим отрывались конечности.

Конан спрыгнул, мягко приземлившись во дворе. Он быстро подбежал к большой черной кобыле, которая принадлежала предводителю охотников. Он бы подождал, чтобы ограбить тела, потому что ему нужны были оружие и другие припасы. Кольчуга, которую он носил, будучи разбойником и другом Бэлит, давно уже износилась и проржавела, а его бегство от племени бамула было слишком поспешным, чтобы позволить экипироваться более полно. Но никакая сила на земле не смогла бы затянуть его в этот зал, где по-прежнему шествовала и убивала ужасная живая смерть.

Когда молодой киммериец отвязал лошадь, которую он себе выбрал, из входа в замок вырвалась кричащая фигура и топая бросилась через двор в его сторону. Конан увидел, что это был человек, который стоял часовым. Шлем стигийца и кольчуга защитили его в достаточной степени, чтобы пережить страшную смерть его товарищей.

Конан открыл было рот, чтобы заговорить. Он не испытывал любви к стигийскому народу; тем не менее, если из всего отряда уцелел только этот стигиец, Конан был бы не против заключить с ним плутовской союз, хотя бы временно, пока они не достигнут более населенной страны.

Но Конан не получил возможности сделать такое предложение, потому что от увиденного крепкий стигиец сошел с ума. Его глаза дико сверкали в лунном свете, а изо рта капала пена. Он ринулся прямо на Конана, размахивая саблей так, что она вспыхивала в свете луны, и крича: "Возвращайся в свое пекло, о демон!"

Примитивный инстинкт самосохранения выросшего в дикой природе киммерийца сработал без какого-либо контроля сознания. Когда человек оказался на расстоянии удара, меч Конана уже не был в ножнах. Удар за ударом, высекая искры, сталь звенела о сталь. Когда стигиец с озверевшими глазами развернулся, чтобы снова занести саблю, Конан воткнул кончик меча в горло сумасшедшего. Стигиец забулькал, покачнулся и упал головой вниз.

Какую-то секунду Конан стоял, опершись о седло кобылы, переводя дыхание. Дуэль была короткой, но свирепой, а стигиец был непростым соперником.

Из древней кучи камня больше не доносились страшные крики. Не было ничего кроме зловещей тишины. Потом Конан услышал медленные, тяжелые, шаркающие шаги. Неужели это пожирающее людей чудовище расправилось со всеми? Неужели оно тащило свою бесформенную массу к двери чтобы появиться во дворе?

Конан не стал ждать пока это выяснится. Дрожащими пальцами он развязал кольчугу и стащил ее с мертвеца. Он подобрал также шлем стигийца и его щит, сделанный из кожи какого-то толстокожего степного зверя. Он поспешно привязал эти трофеи к седлу, взобрался на лошадь, взялся за поводья и ударил кобылу по ребрам. Галопом он пронесся из разрушенного двора в район высохшей травы. С каждым ударом летящих копыт замок древнего зла удалялся.

Где-то за кругом мертвой травы, возможно, по-прежнему бродили голодные львы. Но Конану было все равно. После диких ужасов черной крепости он бы с радостью померился силами с обычными львами.

Роберт ГОВАРД

РЫЛО ВО ТЬМЕ

Продолжая свой путь на север, теперь ускорившийся благодаря лошади, Конан наконец достиг полуцивилизованного королевства Куш. Это страна, которую правильно называют "Куш", хотя Конан, как и другие северяне, обычно использует это название свободно, подразумевая любую из населенных неграми стран к югу от стигийских пустынь. Здесь ему вскоре предоставляется возможность продемонстрировать свое мастерство во владении оружием.

1. ЧУДОВИЩЕ В ТЕМНОТЕ

Амбула из Куша просыпался медленно. Чувства все еще были заторможены от вина, которое он выпил во время пиршества прошлой ночью. Некоторое время, пока он все еще был одурманенный, он не мог вспомнить где находится. Лунный свет, который лился потоком через зарешеченное окошко, расположенное высоко на одной из стен, освещал незнакомое окружение. Потом он вспомнил, что лежит в верхней камере тюрьмы, куда его бросила Королева Тананда.

Он подозревал, что в его вино было подмешано зелье. Пока он беспомощно распростерся, едва осознавая что происходит вокруг, два черных великана из охраны королевы схватили его и Лорда Аахмеса, двоюродного брата королевы, и затолкали их в камеры. Последним, что он помнил, была короткая фраза королевы, прозвучавшая как удар хлыста:

- Ну так что, мерзавцы, будете устраивать заговор, чтобы сбросить меня? Узнаете, что ожидает изменников!

Когда огромный черный воин пошевелился, по звону металла он понял, что его запястья и лодыжки в оковах, присоединенных цепями к массивным железным скобам, вмонтированным в стену. Он напряг глаза, чтобы всмотреться в вонючий сумрак вокруг него. По крайней мере, подумал он, он все еще жив. Даже Тананда должна была дважды подумать убивать ли ей командира Черных Копьеносцев - костяка кушитской армии и героя нижних каст королевства.

Что озадачивало Амбулу больше всего, так это обвинение в заговоре Аахмеса. Конечно, они были с князьком хорошими друзьями. Они вместе охотились, выпивали и развлекались, и Аахмес по секрету жаловался Амбуле на королеву, жестокое сердце которое было настолько же хитрым и коварным, насколько ее смуглое тело было привлекательным. Но дело никогда не доходило до настоящего заговора. В любом случае, Аахмес не был человеком, способным на такое - он был добродушным, общительным молодым человеком, не питающим интереса к политике и власти. Должно быть, какой-то доносчик, который хочет достичь своих целей за счет других, подсунул королеве ложные обвинения.

Амбула осмотрел свои оковы. Несмотря на всю свою силу, он знал, что не сможет разорвать ни их, ни даже цепи, на которых они держались. Не мог он надеяться и на то, что вытащит скобы из стены. Он знал об этом, потому что сам наблюдал за их установкой.

Он знал что последует дальше. Королева будет пытать его и Аахмеса, чтобы вытянуть из них подробности заговора и имена сообщников. Несмотря на всю варварскую храбрость Амбулы, его страшила такая перспектива. Возможно больше всего ему стоило надеяться на то, что если он обвинит всю знать Куша в соучастии, Тананда не сможет наказать всех. Если бы она попыталась это сделать, то воображаемый заговор очень скоро стал бы реальностью...

Внезапно Амбула похолодел. Леденящее чувство пробежало у него по спине. Он что-то ощутил в комнате рядом с собой - чье-то живое, дышащее присутствие.

С глухим криком он вздрогнул и стал озираться, вглядываясь в темноту, которая окружила его как тенистые крылья смерти. В слабом свете, который проходил через зарешеченное окошко, офицер смог разглядеть только страшную, наводящую ужас фигуру. Ледяная рука сжала его сердце, которое после множества сражений до последнего часа не знало страха.

Бесформенный серый туман висел во мраке. Бурлящие пары вращались как гнездо свернувшихся змей и из них стала обретать плоть призрачная фигура. Леденящий ужас лег на перекошенные губы Амбулы и засветился в его вращающихся глазах, когда он увидел, что это что-то медленно сгущается прямо из чистого воздуха.

Сначала он увидел свиноподобное рыло, покрытое жесткой щетиной и появившееся в столбе тусклого света, проходившего через окно. Потом из теней вырисовалась неуклюжая фигура - нечто огромное, бесформенное и животное, - которая тем не менее стояла вертикально. К свиной голове теперь добавились толстые волосатые руки, заканчивающиеся недоразвитыми кистями, как у бабуина.

Издав пронзительный вопль, Амбула вскочил на ноги, и тогда неподвижное нечто начало двигаться с парализующей скоростью чудовища из кошмара. Черный воин успел одним безумным взглядом увидеть чавкающие, истекающие пеной челюсти, большие клыки, похожие на резцы, маленькие свиные глазки, сверкающие кровавой яростью в темноте. Потом грубые лапы вцепились в его плоть мертвой хваткой, а клыки стали рвать и резать его...

И вот лунный свет упал на черную фигуру, распростертую на полу в расплывающейся луже крови. Сероватое, волочащее ноги чудовище, которое за секунду до этого терзало черного воина, исчезло, растворившись в неосязаемом тумане, из которого оно появилось.

2. НЕВИДИМЫЙ УЖАС

- Тутмес! - Голос был настойчив, как был настойчив и кулак, барабанивший в тиковую дверь дома одного из самых честолюбивых дворян Куша. - Господин Тутмес! Впустите меня! Дьявол снова на свободе!

Дверь открылась и в дверном проеме стоял Тутмес - высокая, стройная, аристократическая фигура с тонким лицом и смуглой кожей, характерной для его касты. Он был завернут в одежды из белого шелка, как если бы готовился ко сну, и держал в руке небольшую бронзовую лампу.

- Что случилось, Афари? - спросил он.

Пришедший, сверкая белками глаз, ворвался в комнату. Он дышал тяжело, как после продолжительного бега. Это был долговязый сухопарый темнокожий человек в белой джуббе [длинная мужская или женская одежда типа халата с длинными рукавами; принята в мусульманских странах], ростом ниже Тутмеса и с более ярко выраженными чертами своих предков-негров. Несмотря на всю поспешность, он позаботился прикрыть дверь прежде чем ответил.

- Амбула! Он мертв! В Красной Башне!

- Что? - воскликнул Тутмес. - Тананда осмелилась казнить командира Черных Копий?

- Нет, нет, нет! Она бы не сделала такую глупость, конечно. Его не казнили, а убили. Что-то проникло в его камеру - каким образом - только Сет знает - и вырвало ему горло, проломало ребра и раскроило череп. Клянусь змеиными волосами Деркето, я видел много мертвых, но ни к одному из них смерть не была так немилосердна как к Амбуле. Тутмес, это работа демона, о котором поговаривают черные люди! Невидимый ужас снова на свободе в Мероэ! - Афари сжал в руке маленького глиняного божка - его хранителя, который висел на ремешке на его тощей шее. - Горло Амбулы было прокушено, а следы зубов не похожи ни на львиные, ни на обезьяньи. Эти следы такие, как будто нанесены острыми как бритва резцами!

- Когда это произошло?

- Где-то около полуночи. Охранники в нижней части башни смотрели за лестницей, которая ведет к камере, в которой он был заточен, как вдруг услышали его крик. Они бросились вверх по лестнице, ворвались в камеру и нашли его лежащим как я уже рассказывал. Я спал в нижней части башни, как Вы мне приказали. Увидев что произошло я пошел прямо сюда, приказав охранникам никому ничего не говорить.

Тутмес улыбнулся холодной бесчувственной улыбкой, которую неприятно было наблюдать. Он пробормотал:

- Вы знаете сумасшедшую ярость Тананды. Бросив Амбулу и своего двоюродного брата Аахмеса в тюрьму, она могла точно так же убить Амбулу и обезобразить труп, чтобы он выглядел как работа чудовища, которое давно обитает в этих краях. Могла ведь?

Понимание озарило глаза министра. Тутмес, взяв Афари за руку, продолжал:

- Идите теперь и нанесите удар до того как королева узнала об этом. Сначала возьмите отряд черных копьеносцев и убейте охранников в Красной Башне за то, что они спят на посту. Постарайтесь сделать так, чтобы все знали, что это сделано по моему приказу. Это продемонстрирует черным, что я отомстил за их командира и забрал оружие из рук Тананды. Убейте их, пока это не успела сделать она.

Затем сообщите другим знатным вождям. Если Тананда будет обращаться таким образом с сильными ее королевства, то нам всем лучше быть начеку.

Затем отправляйтесь во Внешний Город и найдите там старого Эджира, знахаря. Не говорите ему напрямик, что Тананда вызвала это происшествие, но намекните на это.

Афари вздрогнул.

- Как может обычный человек обмануть этого дьявола? У него глаза как угли костра; кажется, что они глядят в невероятные глубины. Я видел, как он заставлял трупы вставать и идти, а черепа чавкать и тереть своими лишенными плоти челюстями.

- Не надо обманывать, - ответил Тутмес. - Просто намекните ему о своих подозрениях. В конце концов, даже если какой-то демон и убил Амбулу, его из ночи вызвал какой-то человек. В конце концов за этим действительно может стоять Тананда. Ну идите же скорее!

Когда Афари ушел, напряженно обдумывая поручения своего патрона, Тутмес мгновение еще стоял посреди своей комнаты, увешанной гобеленами варварского великолепия. Голубой дым сочился из куполообразной курильницы, сделанной из пробивной латуни и стоявшей в углу. Тутмес позвал:

- Муру!

Босые ноги зашаркали по полу. Занавес, сделанный из глухой темно-красной ткани и висевший на одной из стен, откинулся и невероятного роста худой человек высунул голову из-под косяка потайной двери и вошел в комнату.

- Я здесь, хозяин, - сказал он.

На человеке, который возвышался даже над высоким Тутмесом, было большое алое одеяние, свисавшее как тога с одного плеча. Хотя его кожа была черной как смола, лицо его имело тонкие орлиные черты, как у представителей правящей касты Мероэ. Похожие на шерсть волосы были уложены на его голове в фантастическую заостренную прическу.

- Оно вернулось в свою клетку? - спросил Тутмес.

- Да.

- Никто ничего не заметил?

- Да, мой господин.

Тутмес помрачнел.

- Как ты можешь быть уверен что оно всегда будет выполнять твои команды и потом возвращаться к тебе? Как ты можешь знать, что однажды, когда ты выпустишь его, оно не убьет тебя и не убежит в то дьявольское измерение, которое считает своим домом?

Муру развел руками.

- Заклинания, которые я узнал от своего хозяина, высланного стигийского колдуна, для управления демоном, всегда срабатывали.

Тутмес пронизывающе посмотрел на колдуна.

- Мне кажется, что вы, волшебники, большую часть жизни проводите в изгнании. Откуда мне знать, может, какой-нибудь враг подкупит тебя, чтобы ты однажды натравил чудовище на меня?

- О, хозяин, не надо так думать! Без Вашей защиты куда бы я пошел? Кушиты презирают меня за то, что я не их расы; а по известным Вам причинам я не могу вернуться в Кордофу.

- Хм. Ладно, хорошо позаботься о демоне, потому что скоро он нам еще понадобится. Этот болтливый дурак Афари ничто так не любит, как выглядеть мудрым в глазах других. Он передаст рассказ об убийстве Амбулы, приукрашенный моими намеками о роли королевы, сотням ждущих ушей. Разрыв между Танандой и ее двором увеличится, а я пожну плоды.

Посмеиваясь от редкого для него хорошего настроения, Тутмес плеснул вина в две серебряных чаши и дал одну из них тощему колдуну, который принял ее с молчаливым поклоном. Тутмес продолжал:

- Конечно, он не упомянет, что начал всю эту шараду с ложных обвинений против Амбулы и Аахмеса - без моих приказов тоже. Он об этом не знает, благодаря твоему колдовскому опыту, дружище Муру, а я знаю об этом все. Он делает вид будто предан моему делу и моей фракции, но тут же продаст нас, если узнает, что сможет получить от этого выгоду. Его конечная претензия - это жениться на Тананде и править Кушем в качестве супруга королевы. Когда я стану королем, мне понадобится более достойный инструмент, чем Афари.

Потягивая вино, Тутмес размышлял: "Еще с тех времен, когда последний король, брат Тананды, погиб в битве со стигийцами, она небезопасно уцепилась за трон слоновой кости, играя одной фракцией против другой. Но ей не хватает характера, чтобы удерживать власть в стране, традиция которой не позволяет править женщинам. Она опрометчива, импульсивна и своенравна и единственный способ, который она знает для удержания власти, - это убить того, кого она опасается в данный момент, каким бы знатным он ни был, вызвав тем самым тревогу и вражду среди остальных."

- Постарайся тщательно проследить за Афари, о Муру. И крепко держи своего демона в узде. Нам снова понадобится это создание.

Когда кордофец ушел, еще раз пригнув голову, чтобы пройти в дверь, Тутмес поднялся по лестнице из полированного красного дерева. Он вышел на плоскую, освещенную луной крышу своего дворца.

Глядя через парапет, он увидел внизу перед собой тихие улицы Внутреннего Города Мероэ. Он увидел дворцы, сады и большую внутреннюю площадь, на которую в одно мгновение могла въехать тысяча черных всадников из дворов прилегающих бараков.

Глядя дальше, он видел большие медные ворота Внутреннего Города, а за ними - Внешний Город. Мероэ находился посреди большой равнины, покрытой холмистыми лугами, которая простиралась, лишь изредка прерываемая низкими горками, до горизонта. Узкая река, извивающаяся в лугах, касалась разбросанных окраин Внешнего Города.

Массивная высокая стена, которая окружала дворцы правящей касты, разделяла Внешний и Внутренний Город. Правители были потомками стигийцев, которые сотни лет назад пришли с севера, чтобы основать империю и смешать свою гордую кровь с кровью своих черных подчиненных. Внутренний Город был хорошо спланирован, в нем были правильно расположенные улицы, площади, каменные дома и сады.

Внешний Город, напротив, был расползшейся дикостью глиняных хижин. Его улицы в беспорядке вели к нерегулярным открытым пространствам. Черный народ Куша, коренные жители этой страны, жил во Внешнем Городе. Во Внутреннем Городе жила только правящая каста, за исключением слуг и черных всадников, которые использовались как охрана.

Тутмес посмотрел сверху на это широкое поле хижин. На шумных площадях светились костры; факелы раскачивались вперед-назад на разбегающихся улицах. Время от времени до него доносился обрывок песни, варварского треньканья, в котором слышались злоба и кровожадность. Тутмес плотнее завернулся в свою накидку и задрожал.

Проходя по крыше, он остановился, увидев фигуру, спящую под пальмой в искусственном саду. Потревоженный пальцем ноги Тутмеса, человек проснулся и вскочил.

- Не надо ничего говорить, - предупредил Тутмес. - Дело сделано. Амбула мертв и до рассвета весь Мероэ будет знать, что его убила Тананда.

- А... дьявол? - прошептал человек с дрожью.

- Снова заперт в своей клетке. Послушай, Шубба, тебе пора идти. Найди среди Шемитов подходящую женщину - белую женщину. Быстро доставь ее сюда. Если успеешь вернуться до новой луны, я дам тебе столько серебра, сколько она будет весить. Если нет - я повешу твою голову на этой пальме.

Шубба распростерся и коснулся лбом пыли. Затем, поднявшись, он поспешил с крыши. Тутмес снова взглянул в сторону Внешнего Города. Ему показалось, что костры горят более свирепо и барабан начал издавать зловещую монотонную мелодию. Внезапно раздавшиеся яростные крики заполнили все до звезд.

- Они услышали, что Амбула мертв, - пробормотал Тутмес и его снова сотрясла сильная дрожь.

3. ЕДЕТ ТАНАНДА

Заря осветила небо над Мероэ темно-красным пламенем. Потоки насыщенного красного света пробивались через туманный воздух и отражались от крытых медью куполов и шпилей построенного из камня Внутреннего Города. Скоро население Мероэ было на ногах. Во Внешнем Городе величавые черные женщины шли на рыночную площадь с бутылями и корзинами на головах, в то время как молодые девушки болтали и смеялись по пути к колодцам. Голые дети дрались и играли в пыли или догоняли друг друга по узким улочкам. Большие черные мужчины сидели в дверях своих крытых тростником хижин, занимаясь своим промыслом, или сидели, развалившись, в тени.

На рыночной площади под полосатыми навесами сидели торговцы, показывая горшки и другие изделия, овощи и другую продукцию, разложенную на подстилках на земле. Черные люди торговались, ведя бесконечные разговоры, о бананах, банановом пиве и орнаментах из чеканки по бронзе. Кузнецы склонялись над маленькими печами, топившимися углем, с усердием выбивая из железа мотыги, ножи и наконечники копий. Раскаленное солнце палило над всем этим - над потом, весельем, злостью, наготой, силой, убожеством и энергией черного народа Куша.

Вдруг в этом мире произошла какая-то перемена, какая-то новая нота в мелодии. С цокотом копыт в направлении больших ворот во Внутренний Город ехала группа всадников. В ней было пол-дюжины мужчин и одна женщина, которая ехала впереди группы.

У нее была смуглая коричневая кожа; ее волосы, густая черная масса, были стянуты назад и перехвачены золотой повязкой. Кроме сандалий на ногах и инкрустированных драгоценными камнями золотых пластин, которые частично покрывали ее полные груди, единственной одеждой была короткая шелковая юбка, перехваченная поясом на талии. У нее были правильные черты лица, смелые сверкающие глаза, полные вызова и уверенности. Она правила стройной кушитской лошадью с легкостью и уверенностью при помощи украшенной драгоценностями уздечки и поводьев шириной в ладонь из красной кожи с золотым шитьем. Ее обутые в сандалии ступни стояли в широких серебряных стременах, а сзади через седло была переброшена газель. Пара поджарых охотничьих собак бежала позади недалеко от лошади.

Когда женщина подъехала ближе, работа и разговоры прекратились. Черные лица стали угрюмыми; мрачные глаза горели красным. Черные поворачивали головы, чтобы прошептать что-то друг другу, и шепот слился в слышимое зловещее бормотание.

Юноша, который ехал в полуметре позади от женщины, забеспокоился. Он посмотрел вперед, вдоль извивающейся улицы. Оценив расстояние до бронзовых ворот, которые еще не показались за хижинами, он прошептал:

- Народ стал опасен, Ваше Высочество. Было безрассудством ехать сегодня через Внешний Город.

- Все черные собаки в Куше не помешают мне охотиться! - ответила женщина. - Если кто-нибудь будет угрожать, раздавите лошадьми.

- Проще сказать, чем сделать, - пробормотал юноша, оглядывая молчащую толпу. - Они выходят из домов и заполняют улицы - посмотрите туда!

Они въехали на широкую бурлящую площадь, где толпились черные люди. С одной стороны этой площади стоял дом из высушенной глины и пальмовых стволов, больший чем соседние, с черепами над дверью. Это был храм Джуллаха, который правящая каста презрительно называла домом дьявола. Черный люд поклонялся Джуллаху, а не Сету, змее-богу правителей и их стигийских предков.

Черные люди толпились на этой площади, угрюмо глядя на всадников. В их отношении чувствовалась угроза. Тананда, впервые почувствовав некоторое беспокойство, не заметила еще одного всадника, приближавшегося к площади по другой улице. В другое время этот всадник привлек бы внимание, потому что он не был ни коричневым, ни черным. Это был белый мужчина, мощная фигура в кольчуге и шлеме.

- Эти собаки замышляют бунт, - пробормотал юноша в сторону Тананды, наполовину обнажив свой изогнутый меч. Остальные охранники - черные, как и люди вокруг них, - подъехали ближе к ней, но не достали оружие. Низкий, угрюмый рокот становился все громче, но движения никакого не было.

- Проталкивайтесь через них, - приказала Тананда, пришпорив свою лошадь. Черные угрюмо расступились перед ней.

И тут внезапно из дома дьявола вышла долговязая черная фигура. Это был старый Эджир, колдун, одетый в одну набедренную повязку. Указав на Тананду, он крикнул:

- Вон она едет, она, руки которой забрызганы кровью! Она, убившая Амбулу!

Его крик был искрой, которая вызвала взрыв. Громкий рев поднялся над толпой. Люди двинулись вперед, выкрикивая: "Смерть Тананде!"

Через мгновение сотня черных рук начала хватать всадников за ноги. Юноша правил конем так, чтобы быть между Танандой и толпой, но брошенный камень расколол ему череп. Охранников, отбивающихся руками и мечами, стащили с лошадей, избили, затоптали и закололи насмерть. Тананда, охваченная наконец страхом, вскрикнула, когда ее лошадь встала на дыбы. Множество диких черных людей, мужчин и женщин, тянуло к ней свои руки.

Какой-то великан схватил ее за бедро и сдернул с седла, прямо в яростные руки, которые жадно ожидали ее. Юбку сорвали с ее тела и она поплыла в воздухе над ней под раскаты примитивного смеха от волнующейся толпы. Какая-то женщина плюнула ей в лицо и сорвала с нее нагрудные пластинки, расцарапав ей грудь черными от грязи ногтями. С силой брошенный камень задел ее голову.

Тананда увидела камень, зажатый в руке человека, который пытался протиснуться к ней в давке чтобы размозжить голову. Сверкали кинжалы. Только неуверенность некоторых из людей удерживала толпу от того, чтобы немедленно убить ее. Прошел рев: "К храму Джуллаха!"

В ответ тотчас раздался шум. Тананда почувствовала, что ее наполовину несут, наполовину тащат сквозь волнующуюся толпу. Черные руки хватали ее за волосы, руки и ноги. Удары, нацеленные в нее, блокировались или отводились массой.

И вдруг наступило потрясение, от которого вся толпа рассредоточилась, когда в нее на полном скаку влетел на мощном коне какой-то всадник. Люди в крике падали прямо под молотящие копыта. Тананда мельком увидела фигуру, возвышающуюся над толпой, с темным, изборожденным шрамами лицом под стальным шлемом, и большой меч, бьющий вверх и вниз, разбрызгивая красные всплески. Но откуда-то из толпы взлетело копье, выпустив кишки коню. Тот взревел и упал.

Всадник, однако, приземлился на ноги, убивая налево и направо. С дикой силой бросаемые копья соскальзывали с его шлема и щита, который он держал на левой руке, а его широкий меч тем временем кромсал плоть и кости, раскалывал головы и разбрасывал внутренности по окровавленной пыли.

Плоть и кровь не могли устоять. Расчистив пространство, незнакомец наклонился и подхватил перепуганную девушку. Прикрывая ее своим щитом, он подался назад, безжалостно пробивая путь, пока не стал спиной к углу стены. Протолкнув ее к себе за спину, он стал перед ней, отбивая кипящую, кричащую бешеную атаку.

Тут раздался цокот копыт. Отряд охранников вырвался на площадь, гоня взбунтовавшихся перед собой. Кушиты, крича от внезапной паники, побежали спасаться в боковые улицы, оставив груду тел, которыми была устлана площадь. Командир стражников - огромный негр, блистающий красным шелком и позолоченной сбруей, подъехал и спешился.

- Ты долго ехал, - сказала Тананда, которая встала и снова приобрела свою горделивую осанку.

Командир стал серым как пепел. Он не успел пошевелиться, как Тананда дала знак людям за его спиной. Один из них, держа копье двумя руками, вонзил его между лопатками командира с такой силой, что острие высунулось из груди. Тот упал на колени и пол-дюжины других копий завершили задачу.

Тананда встряхнула своими длинными черными спутавшимися волосами и обернулась к своему спасителю. У нее шла кровь из множества царапин и она была голой как новорожденный ребенок, но смотрела на этого мужчину без смятения и неуверенности. Он ответил на ее взгляд и его выражение выдало его искреннее восхищение ее невозмутимостью и зрелостью ее коричневых конечностей и имеющим чувственные формы торсом.

- Кто ты? - спросила она.

- Я Конан, киммериец, - промычал он.

- Киммериец? - Она никогда не слышала о его далекой стране, которая лежала за сотни лиг на север. Она помрачнела. - Ты носишь стигийскую кольчугу и шлем. Ты стигиец в каком-то роде?

Он покачал головой, обнажив в улыбке белые зубы.

- У меня оружие от стигийца, но сначала мне пришлось убить этого дурака.

- В таком случае, что ты делаешь в Мероэ?

- Я странник, - сказал он просто, - и сдаю в наем свой меч. Я пришел сюда попытать счастья.

Он подумал, что не стоит рассказывать ей о его предыдущей карьере корсара на Черном Берегу или о своем предводительстве в одном из племен в южных джунглях.

Глаза королевы с уважением окинули гигантскую фигуру Конана, измеряя ширину его плеч и размеры грудной клетки.

- Я найму твой меч, - сказала она наконец. - Какова твоя цена?

- А какую цену предложите Вы? - ответил он вопросом на вопрос, печально взглянув на труп своего коня. - Я - странник без гроша и теперь, увы, пеший.

Она затрясла головой.

- Нет, клянусь Сетом! Ты теперь не без гроша, ты - командир королевской стражи. За сто золотых в месяц можно купить твою преданность?

Он взглянул краем глаза на распростертую фигуру прежнего командира, лежавшего в шелке, стали и крови. Зрелище это не омрачило живости его внезапной усмешки.

- Я думаю, да, - сказал Конан.

4. ЗОЛОТАЯ РАБЫНЯ

Дни шли за днями, луна убыла и прибыла снова. Короткое неорганизованное восстание нижних каст было подавлено железной рукой Конана. Шубба, слуга Тутмеса, вернулся в Мероэ. Придя к Тутмесу в его комнату, где на мраморном полу были разостланы ковром львиные шкуры, он сказал:

- Я нашел женщину, которую Вы желали, хозяин - немедийскую девушку, схваченную на торговом корабле из Аргоса. Я заплатил за нее шемитскому работорговцу много больших кусков золота.

- Дай мне взглянуть на нее, - приказал Тутмес.

Шубба вышел из комнаты и через секунду вернулся, держа за запястье девушку. Она была стройной и ее белое тело поражало по контрасту с коричневыми и черными телами, к которым привык Тутмес. Ее волосы спадали кудрявым волнистым золотым потоком на ее белые плечи. На ней была только оборванная сорочка. Эту сорочку Шубба убрал, оставив сжавшуюся девушку в полной наготе.

Не обращаясь ни к кому, Тутмес кивнул головой.

- Это хорошая покупка. Если бы я не был занят играми за трон, у меня было бы искушение оставить ее себе. Научил ты ее кушитскому, как я приказал?

- Да, в городе стигийцев и потом каждый день, пока мы шли с караваном, я ее учил. По шемитскому принципу я с помощью туфля внушил ей необходимость учить. Ее имя Диана.

Тутмес уселся на кровать и показал девушке, чтобы она села скрестив ноги на полу у его ног. Она сделала это.

- Я собираюсь отдать тебя королеве Куща в качестве подарка, - сказал он. - Формально ты будешь ее рабыней, но на самом деле ты по-прежнему будешь принадлежать мне. Ты будешь регулярно получать мои приказы и ты всегда будешь их выполнять. Королева жестока и вспыльчива, поэтому избегай досаждать ей. Ты ничего не скажешь, даже под пытками, о том, что ты продолжаешь поддерживать связь со мной. Чтобы у тебя не возникло искушения ослушаться меня, когда ты будешь вне моей досягаемости в королевском дворце, я продемонстрирую тебе свою власть.

Взяв ее за руку, он повел ее по коридору, затем вниз на один пролет каменной лестницы в длинную, слабо освещенную комнату. Эта комната была разделена на равные половины хрустальной стеной, чистой как вода, несмотря на метровую толщину и прочность, достаточную чтобы выдержать удар самца слона. Тутмес подвел Диану к этой стене и поставил лицом к ней, отступив назад. Внезапно свет померк.

Пока она стояла в темноте с дрожащими от необъяснимой паники стройными ногами, в черноте начал разгораться свет. Она увидела как из черноты появляется уродливая отвратительная голова. Она увидела хищное рыло, зубы как резцы и щетину. Когда это страшилище двинулось в ее сторону, она вскрикнула и отвернулась, забыв в своем диком страхе о хрустальной стене, которая отделяла от нее зверя. В темноте она упала прямо в руки Тутмеса. Она услышала, как он прошипел:

- Ты была и будешь моей рабыней. Не подводи меня, иначе он найдет тебя, где бы ты ни была. Тебе не удастся от него спрятаться.

Когда он еще что-то прошептал ей на ухо, она потеряла сознание.

Тутмес отнес ее наверх и передал ее в руки черной женщины, приказав привести ее в чувство, присмотреть, чтобы ей дали еды и вина, выкупать, причесать, надушить и украсить для завтрашнего представления королеве.

5. ИЗБИЕНИЕ ТАНАНДЫ

На следующий день Шубба привел Диану из Немедии к повозке Тутмеса, поднял ее в повозку и взялся за поводья. Это была уже другая Диана, оттертая и надушенная, и красота ее была усилена осторожным касанием косметики. На ней была одежда из такого тонкого шелка, что сквозь него был виден каждый изгиб. Диадема из серебра сверкала на ее золотых волосах.

Она, однако, все еще была напугана. Жизнь стала кошмаром с того самого момента, когда работорговцы похитили ее. Она пыталась за последующие долгие месяцы успокоить себя мыслью что ничто не вечно и что все обстоит так плохо, что должно наступить улучшение. Но наоборот, все становилось хуже.

Теперь ее вот-вот должны были предложить как подарок жестокой и раздражительной королеве. Если она выживет, она будет меж двух огней - опасностью чудовища, которое показывал Тутмес, с одной стороны, и подозрениями королевы - с другой. Если она не будет шпионить для Тутмеса, она достанется демону; если будет - королева может поймать ее и довести до смерти каким-нибудь еще более ужасным способом.

Небо над головой было стальным. На западе слой за слоем громоздились тучи; наступал конец сухого времени года в Куше.

Повозка прогромыхала к главной площади перед королевским дворцом. Колеса тихо хрустели по нанесенному песку, время от времени громко грохоча, когда встречали полосу чистого булыжника. На улице было лишь несколько мерувийцев из высшей касты, потому что полуденная жара достигла своего пика. Большая часть правящего класса дремала в своих домах. Несколько их черных слуг угрюмо брели по улицам, поворачивая сверкающие от пота пустые лица к повозке, когда она проезжала мимо них.

Во дворце Шубба на руках спустил Диану с повозки и провел ее через бронзовые позолоченные ворота. Толстый мажордом провел их по коридорам в большую комнату, украшенную с богатством, достойным комнаты стигийской принцессы, чем она и была в некотором смысле. На кровати из черного дерева и слоновой кости, инкрустированной золотом и жемчугом, сидела Тананда, одетая лишь в короткую юбку из красного шелка.

Глаза королевы нагло изучали стоявшую перед ней дрожащую белокурую рабыню. Эта девушка безусловно была прекрасным предметом человеческой собственности. Но сердце Тананды, само погрязшее в измене, было скорым на подозрение измены в других. Королева заговорила внезапно, голосом, в котором была едва прикрыта угроза:

- Говори, девка! Зачем Тутмес послал тебя во дворец?

- Я... Я не знаю - где я? - Кто Вы? - Диана говорила тонким, высоким голосом, как ребенок.

- Я королева Тананда, дура! Теперь отвечай на мой вопрос.

- Я не знаю ответа, моя госпожа. Я знаю только, что господин Тутмес послал меня как подарок...

- Ты лжешь! Тутмес снедаем честолюбием. Поскольку он ненавидит меня, он не сделал бы мне подарок без скрытой причины. У него должно быть что-то на уме. Говори или хуже будет!

- Я... Я не знаю! Я не знаю! - запричитала Диана, разразившись слезами. Напуганная чуть ли не до безумия демоном Муру, она бы не заговорила даже если бы пожелала. Ее язык отказывался подчиняться мозгу.

- Разденьте ее! - приказала Тананда.

Тонкую одежду сорвали с тела Дианы.

- Привяжите ее! - сказала Тананда.

Диане связали запястья, веревку перебросили через балку у потолка и туго натянули конец так, что руки девушки вытянулись прямо у нее над головой.

Тананда встала, держа в руке кнут.

- Сейчас, - сказала она с жестокой усмешкой, - мы посмотрим что ты знаешь о планах нашего дорогого друга Тутмеса. Еще раз: будешь говорить?

Поскольку голос Дианы душили рыдания, она могла только покачать головой. Кнут просвистел и затрещал на коже немедийской девушки, оставив красный след по диагонали через спину. Диана издала пронзительный вопль.

- Что все это значит? - прозвучал низкий голос.

Конан, в кольчуге поверх джуббы, с мечом на поясе, стоял в дверях. Став близким с Танандой, он привык входить в ее дворец без объявления. У Тананды были любовники и раньше - убитый Амбула в том числе - но ни в чьих других объятиях она не находила такого экстаза и никакую другую связь она не выставляла напоказ так бесстыдно. Она никак не могла насытиться северным гигантом.

Сейчас, однако, она обернулась.

- Всего лишь северная сучка, которую Тутмес прислал мне как подарок - несомненно, чтобы сунуть мне кинжал под ребра или яд в вино, - выпалила она. - Я пытаюсь узнать от нее правду. Если тебе хочется заняться со мной любовью, приходи попозже.

- Это не единственная причина, по которой я пришел, - ответил он, хищно улыбаясь. - Есть еще маленькое государственное дельце. Что это за глупость - впустить черных во Внутренний Город наблюдать за сожжением Аахмеса?

- Какая глупость, Конан? Это покажет этим черным собакам, что со мной шутки плохи. Негодяя будут пытать так, что это запомнится на долгие годы. Так погибают все враги нашей божественной династии! Ты что-то имеешь против, - пожалуйста!

- Только одно: если ты впустишь во Внутренний Город тысячи кушитов и потом возбудишь их кровожадность зрелищем пыток, то немного времени понадобится, чтобы разразилось новое восстание. Ваша божественная династия не дала им много поводов для любви.

- Я не боюсь этих черных мерзавцев!

- Может быть. Но я дважды спасал от них твою прелестную шейку, а на третий раз удача мне может изменить. Я попытался сказать это твоему министру Афари только что в его дворце, но он сказал, что это твой приказ и он ничего не может сделать. Я думаю, тебе стоило бы прислушаться к моему разумному совету, поскольку твои люди слишком боятся тебя чтобы сказать что-нибудь, что могло бы тебе не понравиться.

- Я не сделаю ничего подобного. А теперь убирайся отсюда и не мешай мне работать, если не хочешь сам взяться за кнут.

Конан подошел к Диане.

- У Тутмеса есть вкус, - сказал он. - Но у девчонки страх затмил мозги. Ни один рассказ, который ты из нее вытащишь, не стоит внимания. Дай ее мне и я покажу, что может сделать немного доброты.

- Тебе, милый? Ха! Занимайся своими делами, Конан, а я буду заниматься своими. Тебе следует расставить по постам стражников к сегодняшнему сборищу. - Тананда резко обратилась к Диане: - А теперь говори, шлюха, будь ты проклята!

Кнут просвистел, когда она занесла руку назад, приготовившись нанести новый удар.

Двигаясь с не требующей усилий скоростью льва, Конан схватил Тананду за запястье и вывернул кнут из ее руки.

- Отпусти меня! - закричала она. - Как ты смеешь применять ко мне силу? Да я тебя... Я... я...

- Ты меня что? - сказал Конан спокойно. Он бросил кнут в угол, вытащил свой кинжал и перерезал веревку, которой были связаны руки Дианы. Слуги Тананды обменялись неловкими взглядами.

- Подумайте о своем королевском достоинстве, Ваше Высочество! - усмехнулся Конан, беря Диану на руки. - Не забывайте, что пока я стою во главе стражи у Вас, по крайней мере, есть один шанс. А без меня... ладно, Вы сами знаете ответ. Увидимся во время казни.

Он пошел к двери, неся немедийскую девушку. Вскрикнув от ярости, Тананда подняла отброшенный кнут и швырнула его вслед за Конаном. Кнутовище ударилось о его широкую спину и кнут упал на пол.

- Только потому что у нее такая же как у тебя кожа, похожая на рыбье пузо, ты предпочитаешь ее мне! - прокричала Тананда. Ты еще пожалеешь о своей дерзости!

С грохочущим смехом Конан вышел из комнаты. Тананда опустилась на пол, колотя по мрамору кулаками и плача от досады.

Через некоторое время Шубба, который правил повозкой Тутмеса, направляясь к дому своего хозяина, проезжал мимо жилища Конана. Он был удивлен, увидев как Конан с обнаженной девушкой на руках входит через переднюю дверь. Шубба тряхнул поводьями и поспешил своей дорогой.

6. ТЕМНОЕ СОВЕЩАНИЕ

От наступающих сумерек зажгли первые лампы, когда Тутмес сел в своей комнате вместе с Шуббой и Муру, высоким кордофским колдуном. Шубба, беспокойно поглядывая на своего хозяина, закончил свой рассказ.

- Я вижу, что недооценивал в полной мере подозрительность Тананды, - сказал Тутмес. - Жалко терять такой многообещающий инструмент как эта немедийская девушка, но не все стрелы попадают в цель. Вопрос, однако, вот в чем: что нам делать дальше? Кто-нибудь видел Эджира?

- Нет, мой господин, - сказал Шубба. - Он исчез после того как затеял этот бунт против Тананды, довольно благоразумно, я бы сказал. Некоторые говорят, что он покинул Мероэ; некоторые говорят, что он скрывается в храме Джуллаха, занимаясь ворожбой день и ночь.

- Если бы наша божественная королева обладала мудростью червя, - усмехнулся Тутмес, - она бы захватила этот дом дьявола с помощью нескольких крепких стражников и повесила жрецов под потолком их собственного дома. - Два его слушателя вздрогнули и в замешательстве скосили глаза. - Я знаю, вы все запуганы их заклинаниями и привидениями. Ладно, давайте подумаем. Девушка для нас теперь бесполезна. Если Тананде не удалось выжать из нее секреты, то Конан сделает это более нежными методами, а в его доме она в любом случае не узнает ничего из того, что нас интересует. Она должна немедленно умереть. Муру, ты можешь послать своего демона в дом Конана пока он командует своими стражниками сегодня вечером, чтобы прикончить эту девку?

- Это я могу, хозяин, - ответил кордофец. - Не стоит ли мне приказать ему оставаться там до возвращения Конана и убить его тоже? Потому что я вижу, что Вы никогда не станете королем, пока жив Конан. Пока он занимает свой нынешний пост, он будет сражаться как дьявол чтобы защитить королеву, свою любовницу, потому что он обещал это делать, независимо от того что они временами ссорятся.

Шубба добавил:

- Даже если мы избавимся от Тананды, Конан все равно будет стоять у нас на пути. Он мог бы сам стать королем. Да он сейчас и так практически некоронованный король Куша - наперсник и любовник королевы. Его стражники любят его и клянутся, что несмотря на его белую кожу он на самом деле такой же как они черный человек внутри.

- Хорошо, - сказал Тутмес. - Давайте отделаемся от обоих одновременно. Я буду наблюдать за казнью Аахмеса на главной площади, так что никто не сможет сказать, что я приложил руку к этому убийству.

- Почему бы не послать демона и к Тананде тоже? - спросил Шубба.

- Время еще не пришло. Сначала я должен заручиться поддержкой других представителей знати, а это нелегко будет сделать. Кроме того, слишком многие из них воображают себя королями Куша. Пока моя фракция не станет сильнее, я так же непрочно буду сидеть на троне как Тананда сейчас. Поэтому я довольствуюсь выжиданием, позволяя ей, однако, повеситься от собственных перегибов."

7. СУДЬБА КОРОЛЕВСТВА

На главной площади Внутреннего Города к столбу, установленному в центре, привязали Принца Аахмеса. Аахмес был полным молодым человеком с коричневой кожей, чья полная невинность в политических делах, казалось, и позволила Афари поймать его в ловушку с помощью ложного обвинения.

Костры в углах площади и линии факелов освещали адскую сцену. Между столбом и королевским дворцом стоял низкий помост, на котором сидела Тананда. Вокруг помоста в три ряда были выстроены королевские стражники. Костры освещали красным светом длинные острия их копий, щиты из слоновьей кожи и перья головных уборов.

С одной стороны площади на своей лошади сидел Конан, возглавляя отряд конных стражников с поднятыми вверх пиками. Вдалеке сквозь нагромождение туч пробивалась молния.

В центре, где был привязан господин Аахмес, большее количество стражников поддерживало свободное пространство. Здесь королевский палач разогревал свои профессиональные инструменты над небольшой жаровней. Остальная часть площади была забита большей частью населения Мероэ, смешавшейся в одну большую однородную толпу. Факелы высвечивали светлые белки глаз и зубы на фоне темной кожи. Тутмес и его слуги образовали плотную группу в первом ряду.

Конан осматривал толпу, полный темных предчувствий. Пока все шло организованно, но кто знает, что может случиться, когда всколыхнутся примитивные страсти? Необъяснимая тревога сидела занозой в глубине его мозга. Время шло и эта тревога окрепла, не относительно своенравной королевы, но относительно немедийской девушки, которую он оставил в доме. Он оставил ее с единственной служанкой, черной женщиной, потому что все стражники были нужны ему для присмотра за сборищем на этой площади.

За несколько часов, в течение которых он знал Диану, Конану она очень понравилась. Милая, нежная и, возможно, даже девственная, она во всем контрастировала с вспыльчивой, бурной, страстной, жестокой, чувственной Танандой. Быть любовником Тананды было, конечно, волнительно, но со временем Конан начал думать, что он предпочел бы кого-то более бурного для перемены. Зная Тананду, он не исключал с ее стороны того, что она пошлет кого-нибудь из своих слуг чтобы убить Диану, пока Конан занят чем-то другим.

В центре площади палач раздувал свою маленькую угольную жаровню. Он поднял инструмент, который светился ярко-вишневым светом в темноте. Он приблизился к заключенному. Конану не было слышно сквозь ропот толпы, но он знал, что палач спрашивает Аахмеса о подробностях заговора. Пленник отрицательно качал головой.

Как будто какой-то голос звучал в голове Конана, требуя от его немедленного возвращения домой. В гиборейских краях Конан слышал рассказы жрецов и философов. Они спорили о существовании духов-хранителей и о возможности прямого общения одного мозга с другим. Будучи убежденным, что все эти люди сумасшедшие, он не уделил этому много внимания в то время. Теперь, однако, он подумал, что знает о чем они говорили. Он попытался отделаться от этого чувства как от простой выдумки, но оно вернулось, более сильное чем прежде.

Наконец Конан сказал своему адъютанту:

- Монго, возьми командование на себя пока я не вернусь.

- Куда Вы, господин Конан? - спросил черный.

- Проедусь по улицам, проверю не собралась ли где банда разбойников под покровом темноты. Держи все под контролем; я скоро вернусь.

Конан развернул своего коня и выехал с площади. Толпа расступилась, чтобы дать ему проехать. Чувство в его голове стало еще сильнее. Он пустил коня легким галопом и вот уже натянул поводья у входа в свое жилище. Прозвучал негромкий раскат грома.

В доме было темно, за исключением одного огонька с задней стороны. Конан спешился, привязал коня и вошел в дом, держа руку на рукоятке меча. В то же мгновение он услышал испуганный крик, в котором он узнал голос Дианы.

Со страшными проклятиями Конан ринулся в дом, выдергивая на ходу меч. Крик доносился из жилой комнаты, в которой было темно, если не считать случайных лучей одинокой свечи, которая горела на кухне.

В дверях жилой комнаты Конан остановился, прикованный к месту открывшейся ему сценой. Диана съежилась на низком диванчике, устланном шкурами леопардов и ее белые конечности были открыты сбившейся в беспорядке шелковой одеждой. Ее голубые глаза округлились от ужаса.

Висящий в центре комнаты серыми кольцами туман сгущался и обретал форму. Этот бурлящий туман уже отчасти воплотился в массивную чудовищную фигуру с покатыми волосатыми плечами и толстыми животными конечностями. Конан заметил уродливую голову создания с покрытым щетиной, похожим на свиное, рылом и с усеянными клыками, чавкающими челюстями.

Чудовище затвердевало в прозрачном воздухе, материализуясь под действием какой-то демонической магии. Первобытные легенды всплыли в мозгу Конана - рассказываемые шепотом истории об ужасных волочащих ноги созданиях, которые крались в темноте и убивали с нечеловеческой яростью. На пол-удара сердца его атавистические страхи заставили его колебаться. Потом, взревев от ярости, он прыгнул вперед, чтобы дать бой - и перелетел через тело черной женщины, которая потеряла сознание и лежала сразу за дверью. Конан упал, распластавшись, и меч вылетел из его руки.

В ту же секунду чудовище со сверхъестественной быстротой обернулось и пустилось за Конаном гигантскими прыжками. Поскольку Конан лежал на полу, демон пронесся над его телом и ударился о стену, отделявшую комнату от зала.

Через мгновение сражающиеся были снова на ногах. Когда чудовище снова прыгнуло на Конана, вспышка молнии через окно осветила его огромные клыки-резцы. Киммериец уткнулся левым локтем ему под челюсть, пока сам ощупью искал правой рукой свой кинжал.

Волосатые лапы чудовища обхватили тело Конана с раздавливающей силой; спина человека поменьше была бы переломлена. Конан услышал как трещит его одежда под впившимися тупыми когтями и пара колец его кольчуги лопнула с резким металлическим звуком. Хотя вес чудовища был примерно такой же, как вес киммерийца, сила его была невероятной. Конан напряг все свои мускулы, но чувствовал, что левое предплечье понемногу отводится назад так, что вытянутые челюсти все больше приближались к его лицу.

В полумраке эти двое топтались и метались из стороны в сторону как партнеры в каком-то гротескном танце. Конан нащупывал свой кинжал, а демон все ближе подводил свои клыки. Конан сообразил, что его пояс, должно быть, съехал и поэтому до кинжала не дотянуться. Он почувствовал, что даже его титанические силы убывают, как вдруг что-то холодное втолкнулось в его ищущую правую руку. Это была рукоятка меча, который подобрала Диана и теперь сунула ему.

Конан отвел назад правую руку, пока не почувствовал, что кончик меча уткнулся в тело его противника. И тогда он воткнул меч. Кожа чудовища, казалось, была неестественной прочности, но могучий толчок вогнал лезвие по назначению. Чавкая в спазмах своими челюстями, создание издало животный рев.

Конан колол снова и снова, но волосатое животное, казалось, даже не чувствует укусов стали. Демонические руки стянулись вокруг Конана в еще более тесном, ломающем кости объятии. Челюсти с зубами как резцы все больше приближались к его лицу. Еще большее количество звеньев его кольчуги разъединилось с музыкальным звоном. Грубые лапы рвали его рубаху и прорвали кровавые борозды на его покрытой потом спине. Липкая жидкость из ран чудовища, которая не была похожа ни на какую нормальную кровь, сбегала впереди по одежде Конана.

Наконец, соединив ноги и упершись ими в живот чудовища со всей оставшейся в нем силой, Конан вырвался. Пошатываясь, он встал на ноги и кровь капала с него. Когда демон опять затопал в его сторону, размахивая своими обезьяньими лапами, готовясь опять обхватить его, Конан, взявшись за рукоятку меча обеими руками, отчаянной дугой размахнулся мечом. Клинок вонзился в шею чудовища и наполовину рассек ее. Могучий удар обезглавил бы двух или трех противников-людей сразу, но ткани демона были прочнее чем у простых смертных.

Демон, шатаясь, завалился назад и упал на пол. Когда Конан стоял, тяжело дыша, с клинком, с которого капало, Диана обхватила руками его шею.

- Я так рада... я молилась, чтобы Иштар послала тебя...

- Ну, ну, - сказал Конан, успокаивая девушку грубыми ласками. - Я может и выгляжу готовым к могиле, но я все еще могу...

Он прервался, широко раскрыв глаза. Мертвое чудовище поднялось и его уродливая голова закачалась на наполовину перерубленной шее. Оно шаткой походкой направилось к двери, споткнулось о тело все еще лежавшей в обмороке служанки-негритянки и побрело в ночь.

- Кром и Митра! - выдохнул Конан. Оттолкнув девушку в сторону, он проворчал: - Потом, потом! Ты хорошая девушка, но я должен проследить за этой тварью. Это тот самый демон ночи, о котором ходят разговоры, и, клянусь Кромом, я узнаю откуда он приходит!

Он пошатываясь вышел и обнаружил, что его конь исчез. Длина поводьев, идущих к привязному кольцу, говорила о том, что животное порвало привязь в панике при появлении демона.

Через некоторое время Конан снова очутился на площади. Когда он пробивал себе путь сквозь толпу, которая уже ревела от волнения, он увидел, что чудовище зашаталось и упало перед высоким кордофским колдуном из свиты Тутмеса. В своей агонии оно положило голову у ног чародея.

Крики гнева раздались из толпы, которая узнала в этом чудовище демона, который на протяжении многих лет наводил ужас на Мероэ время от времени. Хотя стража по-прежнему пыталась силой удержать свободное пространство вокруг столба пыток, с боков и сзади тянулись руки чтобы повалить Муру. В поднявшемся реве замешательства Конан услышал обрывки фраз: "Убейте его! Он хозяин демона! Убейте его!"

Внезапно наступила тишина. На открытом пространстве вдруг появился Эджир; его бритая голова была раскрашена в виде черепа. Как будто он каким-то образом перепрыгнул через головы толпы, чтобы приземлиться на свободном пространстве.

- Почему же убивать инструмент, а не человека, который держит его в руках? - крикнул он. Он показал на Тутмеса. - Вот стоит тот, кому служил кордофец! По его приказу демон убил Амбулу! Мои духи сказали мне в тишине храма Джуллаха! Убейте его тоже!

Когда еще большее количество рук стащило на землю кричащего Тутмеса, Эджир показал на помост, где сидела королева.

- Убейте всех господ! Сбросьте ваши оковы! Убейте хозяев! Будьте снова свободными людьми, а не рабами! Убейте, убейте, убейте!

Конан едва устоял на ногах, когда толпа начала метаться из стороны в сторону, распевая: "Убейте, убейте, убейте!" То в одном, то в другом месте кричащего господина валили на землю и разрывали на куски.

Конан пробивался к своим конным стражникам, с помощью которых он все еще надеялся очистить площадь. Но потом поверх голов он увидел то, что изменило его планы. Один из королевских стражников, который стоял спиной к помосту, повернулся и метнул копье прямо в королеву, которую он должен был защищать. Копье прошло сквозь ее восхитительное тело как сквозь масло. Когда она осела на своем месте, еще для дюжины копий она стала мишенью. С падением их правительницы конные стражники присоединились к остальным своим соплеменникам в уничтожении правящей касты.

Через некоторое время Конан, избитый и взъерошенный, но с новой лошадью, появился у своего жилища. Он привязал животное, ринулся внутрь и принес из тайника мешок с монетами.

- Пошли! - рявкнул он Диане. - Захвати буханку хлеба! В каком холодном нифлхеймском аду мой щит? А, вот он!

- Ты разве не хочешь забрать все эти прелестные вещи...

- Нет времени; с коричневыми покончено. Поедешь, сидя у меня за спиной и будешь держаться за мой пояс. Ну, залезай же!

С двумя седоками лошадь тяжелым галопом проскакала по Внутреннему Городу сквозь толпу грабителей и мятежников, преследователей и преследуемых. Какой-то человек, который попытался схватить их лошадь за уздечку, был сбит с ног и растоптан лошадью с криком и хрустом костей; другие люди безумно шарахались в сторону, освобождая дорогу. Они выехали за большие бронзовые ворота, а за спиной у них дома знати вспыхивали желтыми пирамидами пламени. Над головой блеснула молния, загрохотал гром и дождь хлынул водопадом.

Через час дождь перешел в изморось. Лошадь шла медленным шагом, выбирая дорогу в темноте.

- Мы все еще на стигийской дороге, - проворчал Конан, пытаясь пронзить взглядом темноту. - Когда дождь кончится, мы сделаем остановку, чтобы просохнуть и немного поспать.

- Куда мы едем? - сказала Диана высоким нежным голосом.

- Я не знаю; но я устал от черных стран. С этими людьми ничего нельзя делать; они такие же ограниченные и тупоголовые как варвары моей северной страны - киммерийцы, как Эзир и Ванир. Я хочу еще раз попытать счастья в цивилизации.

- А что будет со мной?

- А что ты хочешь? Я могу отправить тебя домой или оставить со мной, что тебе больше понравится.

- Мне кажется, - сказала она тихо, - что если бы не сырость и все прочее, мне нравится все как оно есть.

Конан молча усмехнулся в темноте и пустил лошадь рысцой.